Когда-то такие вот "школьные повести" были распространенным явлением. Удивительнее всего - старшеклассники их даже читали! Ныне - то ли дефицит таковых, то ли приоритеты в области чтения у старшеклассников изменились. О последнем судить трудно: подскажите мне место, где можно купить книгу с весьма когда-то много говорящим подзаголовком "Для детей среднего и старшего школьного возраста"?
|
Ю. Лугин.
Памяти Виктора Губина
«ОТВЕДИ ВСЕМУ НАЧАЛО».
школьная повесть
« Отведи всему начало, и ты многое поймешь». К.Прутков.
1. День Святого Валентина.
- Витька, привет! С выздоровлением! Виктор, обретавшийся у информационного стенда не столько того ради, чтобы освежить в памяти расписание уроков после двухнедельной болезни, сколько для того, чтобы найти совпадения, когда у дверей кабинетов могли пересекаться его 10-ый «В» и ее 10-ый «А», от неожиданности вздрогнул. Перед ним стояли Светка Белова и Алька Кабирова. - Не видишь разве, что он еще не совсем выздоровел? Бледненький какой! Слабенький!.. — голос Алии был насмешливым, сюсюкающим. — Сам с собою разговаривает, бедняжка! - Здравствуйте, девушки! — изобразил любезность Виктор и горестно вздохнул.— Это я разговариваю со своей злосчастной судьбой… - А с чего судьба твоя вдруг злосчастной стала? — удивилась, не ожидая подвоха, Светлана. Виктор еще раз вздохнул, взял ее за локоток, томно закатывая глаза. - Понимаешь, Светка, гормоны вот… давят. Размножаться хочется! Светлана торопливо убрала его руку. - Ну, это, Витенька, твои проблемы! Ничем помочь не могу, увы! - Твоим гормонам повезло: день сегодня для твоих гормонов самый подходящий! — улыбнувшись, сказала Аля. - А какой сегодня день? – удивился Виктор.— Понедельник как понедельник, день тяжелый, что особенного? - Ты не знаешь? — Алия указала Виктору на плакат, висевший над расписанием, которого он почему-то сразу не заметил: «14 Февраля, в день Святого Валентина, поздравляем всех влюбленных! Влюбленные! Не забудьте поздравить друг друга!» - Вот те раз! — пожал плечами Виктор.— Католический же праздник, и нас-то он каким боком касается? Светка объяснила: - Главное, что день влюбленных! - Ага. То-то, я смотрю, цирк в школе! Ряженые какие-то бегают… - Это посланники Амура, почта такая, - просветила тупого одноклассника Алия. — Каждый может через них передать записку тому, кто ему нравится. - Даже так?! - Записки эти валентинками называются! Открытки специальные, в форме сердечка… Изложи свои фантазии, гормонами спровоцированные, в письменном виде - глядишь, чего и получится!— сказала Светлана. - И можно сразу размножаться?! — ахнул Виктор. Он развернулся и уставился на Светку широко раскрытыми глазами. - Чего глаза выпучил? — спросила та. - Да вот думаю… Про фантазии, искренние и убедительные… Это разъяснение или предложение? Алия прыснула. - Нахал! — возмутилась Светка.— Да я с тобой!.. Виктор сделал извинительный жест руками и телеграфным стилем выдал: - Не продолжай! Понял. Осознал. Впредь — никогда! На том разговор между ними и закончился.
В школе действительно праздничное воодушевление чувствовалось. Девчонки, даже пигалицы из младших классов, ходили нарядные, сосредоточенно серьезные, загадочные. У парней, как обычно, эмоции проявлялись через усиление моторных реакций — в толчках, беготне, экзальтированно резких движениях, в повышенных голосах,- но и у них в каждом жесте сквозило о ж и д а н и е. Адресные номерки у ряженых почтарей брали все, прикрепляли на видном месте и почти каждый держал ворох валентинок в руках. Виктор от номерков отказывался, сколько ни предлагали. А почему, объяснил только давнему другу и соседу по парте Сашке в кабинете литературы: - Не хочу придуриваться без необходимости… Единственное письмо, которое я хотел бы, мне все равно не получить, а другие меня, если честно, мало интересуют… - А ты сам напиши ей! Когда еще такая возможность представится? - Легко сказать! — вздохнул Виктор. Прозвенел звонок, и шум в классе постепенно затих. - Готовился к уроку? — спросил Сашка. - У меня отмазка: я болел! - А Митрич все равно спросит. На него отмазки не действуют. - Когда спросит, что-нибудь ответим… Если повезет, конечно.
Вошел слегка растрепанный и весьма энергичный Максим Дмитриевич Чимбарцев - учитель литературы, личность для школы колоритная. Даже слишком. Поблажек он никому не давал, нерадивых учеников беспощадно размазывал язвительными замечаниями и шутками, на которые был великий мастер и которые потом цитировались повсеместно. Но он никогда не переводил свои характеристики ученической нерадивости в унижение человеческого достоинства; предмет знал великолепно, и на уроках у него было весело и интересно. - Приветствую вас, красавцы! Садитесь! Итак…- Митрич плотоядно облизнулся, потирая руки.— Сегодня поговорим о двойниках Раскольникова… Сделал паузу, выбирая самое испуганное в классе лицо, имеющее смутное представление не только о двойниках, но и вообще о творчестве Федора Михайловича. - …Для начала проблему двойников и их место в рамках метода фантастического реализма Достоевского, то есть, кто они такие и на какой леший автору понадобились, нам прояснит наша умная Маша!— вызвав последними словами робкую вспышку заискивающего смеха, Митрич в позе мыслителя, подперев щеку рукой, с выражением заранее ожидаемого разочарования уставился на Николаеву. Маша, вспыхнув, вскочила…
При дискомфорте, создаваемом Чимбарцевым на уроках, на него не обижались. Назвав Машу умной, он отнюдь не издевался: она на самом деле считалась отличницей и даже его, Митрича, любимицей, чего он не скрывал, иногда для забывчивых сакраментально напоминая: «Кого люблю, того и бью».
- В рамках метода фантастического реализма, в произведениях Федора Михайловича Достоевского огромную роль играют второстепенные персонажи, в характере которых отражаются отдельные черты, присущие главным героям. Их можно условно назвать двойниками, потому что благодаря им точнее раскрывается идея романа. Двойников мы можем обнаружить и в окружении Родиона Раскольникова, и в окружении Сони Мармеладовой… - Достаточно, Мария! Почетное право назвать их поименно предоставляется Александру Карпинскому! Маэстро, прошу! Сашка обвел тоскливым взглядом стены кабинета, обнял Виктора за плечи. - Прощай, друг! Не поминай лихом!— сказал шепотом, но так, чтобы Митрич слышал, и только после этого поднялся из-за парты. - Ну, к двойникам типа Раскольникова можно отнести… этого… как его… - он мучительно наморщил лоб, демонстрируя временное помрачение памяти. - Которого? — ласково спросил Митрич, раскрывая журнал. - Ну, этого… Разумкина? Под негромкий смешок, прокатившийся по классу, Виктор благословил Сашку крестным знамением: - Разумихина, чучело! - Ага! — подхватил Сашка.— Извините, я оговорился… Разумихина! - Кого еще? — не меняя участливого тона, продолжал вопрошать Митрич. С подсказки Виктора Сашка назвал Лужина, Лебезятникова и Свидригайлова. - И какую же роль играют названные вами персонажи в сюжете романа? Сашка молчал. - Ну, хоть как-нибудь охарактеризуйте их, молодой человек. Хоть одним словом! Сашка встрепенулся: - Если одним словом, то могу! — терять Сашке было нечего, и он с пафосом выдал: - Все они подонки, однозначно! - Садитесь, Шурик,- Митрич показал Сашке два пальца и поставил оценку в журнал.- Выдвинутый предыдущим оратором тезис развить попытается… Торопов Виктор! Теперь уже Сашка сочувственно пожал Виктору руку. Виктор встал. - Повторите, пожалуйста, вопрос, Максим Дмитриевич. Митрич величественно откинулся на спинку стула. - Соблаговоляю повторить! Извольте, сударь, на примере одного из поименованных Александром Карпинским подонков —исключая Разумихина, естественно! - объяснить, как они помогают нам, читателям, правильно понять и оценить характер Раскольникова и сущность его теории. Виктор минуту-полторы вдумчиво морщил лоб, потом сказал вежливо: - Извините, но я первый день после болезни и поэтому не готов к уроку. - Юноша, вы молчали так сосредоточенно, что нам показалось, будто вы способны изречь нечто умное. У вас были целых две недели на ознакомление с шедевром Федора Михайловича в наиблагоприятнейшей обстановке, не обремененной необходимостью выполнения заданий к какой-то там математике или — не к ночи будь помянута! - физике. И оценку я вам, невзирая на болезнь, поставлю… В соответствии вашим знаниям, естественно… Если вы не попытаетесь изменить мое мнение о ваших умственных способностях… Скажите, что вам показалось наиболее удивительным и непонятным в этих героях, чем они, может быть, вас поразили… Обратите внимание, я уже не спрашиваю, а предоставляю возможность вам задать вопрос! Виктор, надеясь только на удачу, сказал: - Попробую! Вот Свидригайлов, например… Я не считаю его подлецом. Как можно называть подонком того, кто совершил больше добрых дел в романе, чем прочие герои вместе взятые? Митрич заулыбался, напоминая кота Матроскина, рассуждающего о том, что две коровы лучше, чем одна. - Браво, Виктор! Вопрос на пять баллов! Более того, такой вопрос я готов оценить как вашу интеллектуальную собственность и никому другому не позволю на него ответить… К следующему уроку, уж будьте добры, подготовьтесь! - Постараюсь, Максим Дмитриевич. - А уж постарайся, голубчик, уважь любимого учителя! — Митрич поднес платочек к якобы прослезившимся глазам…
- …Итак, господа учащиеся, вы должны уяснить, рассматривая так называемых двойников, что теория, оправдывающая преступление, преступна. Преступна независимо от благих намерений, которыми руководствуется Раскольников, потому что жить и процветать по такой теории могут только законченные и безнадежные подлецы вроде Лужина. Потому что даже господин Свидригайлов, не будучи по природе своей окончательным подонком - о чем нам весьма справедливо изволил заметить мсье Торопов, - не выдержал и покончил с собой…
…Взгляд Виктора устремился в окно, на поднятую шашку в руках памятника Красноармейцу, на покрытую снегом гладь пруда, сопки на горизонте. До конца урока оставалось меньше двадцати минут, и он чувствовал, как привычное ожидание и странная надежда отозвались в сердце легкой щемящей болью: на перемене он увидит ее… С первого сентября, когда в актовом зале на торжественной школьной линейке их взгляды случайно пересеклись, мимолетные встречи с Галей для Виктора превратились в смысл существования. Вернее, он убеждал себя в том, что ему больше ничего и не надо. Видеть её хотя бы раз, но каждый день — и с этим уже можно жить. Прочее отдавалось на откуп воображению, где он, рыцарь без страха и упрека, совершая подвиги ради нее и с ее именем на устах, оказывался достойным ее любви. Это был его главный и тщательно скрываемый комплекс. Возводя любимую на недосягаемый пьедестал, рядом с нею он, каким бы хорошим ни был, все равно в собственных глазах оказывался недостаточно хорош, и единственное, что ему оставалось — мысленно пасть перед нею на колени и молиться на нее, как на икону. День Святого Валентина, нежданно утвержденный для всеобщего празднования администрацией школы, мог изменить их отношения. Не обязательно к лучшему, но не воспользоваться этим шансом по малодушию и трусости он не мог, потому что никогда бы себе этого не простил. В тетради по литературе его рука непроизвольно выводила буквы ее имени, которые он сразу заштриховывал, маниакально оберегая свою тайну. Даже от Сашки, которому полтора месяца назад, на новогоднем школьном балу, в порыве откровенности, с которой или начинается настоящая мальчишеская дружба, или приобретается опыт предательства, раскрылся, как на исповеди…
Моя любовь проходит мимо, Как стороной проходит дождь; Она тебя не опалила — Что не горит, не подожжешь…
Виктор поспешно зачеркнул написанное и с досадой захлопнул тетрадь… Митрич, по обыкновению, продиктовал домашнее задание уже после звонка, но задержке Виктор обрадовался. Из кабинета он уходил последним. Будто бы невзначай уронил дневник, долго складывал рюкзак… И дождался: в кабинет начали входить «ашники». В дверях Виктор церемонно поручкался с Костей Елоховым: - Буэнос диас, амиго Константэн! Костя притянул его за лацкан пиджака: — Слушай, Виталик Грубин с тобой хотел поговорить! Он тему классную придумал—вот, послушай… - Костя напел: - Та-да-ти-та та-та та-да-ти-та-та… Та-да-ти та та-та та-та-та… Если ты текст хороший подгонишь, классная песня может получиться! Они стояли в дверях, мешая входящим, и, разговаривая с амиго Константэном, Виктор через его плечо видел Галю, о чем-то расспрашивающую ряженного под «посланника почты Амура» пятиклассника, который принес ей не первую, судя по всему, валентинку. - Мелодия и правда интересная… Послушай, если влет, может, эти слова подойдут:
По асфальту стучало и капало, По витринам и крышам мело…
- Самое то! — обрадовался Костя.— Ты, короче, на следующую репетицию подваливай. В воскресенье, в семь вечера, в ДК, как обычно. Договорились? Ну, пока! Они разошлись, и Виктор чуть не столкнулся с Галиной, которая, закончив разборку с пятиклассником, пыталась войти в класс. На мгновение их взгляды пересеклись, и Виктор торопливо, изображая равнодушие,- но слишком торопливо,- перевел глаза в сторону…
В рекреации он догнал «гонца Амура»: - Эй, пацан, гоу ту до мэнэ! Пацан остановился. - Слушай, почта, ты девчонке записку передавал… У кабинета литературы только что… От кого? Пятиклассник сделал загадочный вид и надулся, как партизан на допросе в гестапо. - Не скажу! Не имею права! Нас обязали хранить тайну переписки! - Обязали, говоришь? Ну-ну… Молодец, пацан! У тебя чистые «валентинки» есть? Заставив пятиклассника подождать, Виктор, примостившись на подоконнике, начертал прыгающим от волнения почерком: «Я счастлив тем, что есть на свете ты». Подумал — и подписался: « Свидригайлов, Аркадий Иванович». Перегнув записку пополам, торжественно вручил ее «почтальону». - Отдашь девчонке, про которую я тебя спрашивал… Запомнил ее? Смотри, не перепутай! Не сейчас, а на следующей перемене… Да, и еще вот что… Если она спросит, от кого, молчи. Сам говорил: фирма тайну переписки гарантирует… Все. Свободен!
На уроке истории Сашкой неожиданно спросил: - Ты в конкурсе «Сударь и сударыня» будешь участвовать? Виктор удивился: про конкурс он слышал впервые: - А это еще что за на фиг? - Да как бы продолжение сегодняшнего. Участвуют пары, юноша и девушка. Неделю готовятся и показывают сценку объяснения в любви из литературного произведения. Оценивается артистизм, костюмы, выбор материала. Победители объявляются королем и королевой бала и награждаются ценными подарками… В общем, мне Таня Кольченко предложила с нею выступать, и теперь у нас проблема, какую сцену выбрать. Не подскажешь? Виктор усмехнулся: - Ну, брат, во-первых, поздравляю… А во-вторых… Тут главное долго не думать. Инсценируйте «Отелло»! - ? - А что? Ты — вымазанный сапожным кремом, в белой простыне, она — в пеньюаре, на кровати. Ты подходишь, нежным голоском спрашиваешь: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» Потом начинаешь ее душить, а Танька бьется в конвульсиях и эротично взмахивает ногами… Сашка обиделся: - Я, между прочим, тебя серьезно спрашиваю… - Серьезно? К таким конкурсам вообще можно относиться серьезно?! Ладно, не нравится «Отелло», инсценируйте признание Базарова Анне Сергеевне Одинцовой. И жюри понравится, и Митрич будет в экстазе! Глядишь, какое-нибудь сочинение простит. - А вот это классно! Спасибо, друг! — Сашка продемонстрировал растроганность и призадумался, прокручивая в уме, каким из него получится Базаров…
Задумался о своем и Виктор. Он и не предполагал, что когда-нибудь решится на объяснение с Галей и испытывал неожиданное облегчение, выплеснув наболевшее, как брадобрей из сказки про царя с ослиными ушами…
Вторая точка пересечения в расписании уроков 10-го «А» и 10-го «В» у кабинета математики, не принесла ничего, кроме возможности увидеть Галю еще раз. Он не надеялся на ответ, наоборот, боялся и не хотел этого на самом деле, но именно потому, что этого не случилось, испытал разочарование. Больше ничего значительного не произошло. Разве что одну валентинку он все-таки получил: « Мальчик! Почему вы всегда одинокий и печальный?» Прочитав, пожал плечами, записку порвал, а клочки высыпал в мусорную корзину в рекреации третьего этажа.
2. « А подать сюда Свидригайлова!»
Зато следующий день был одним из счастливейших дней его жизни. Уже в вестибюле школы он неожиданно встретил Галю. Она стояла в дверях, бесцеремонно останавливала старшеклассников и у каждого спрашивала: - Свидригайлов — это ты? Виктора, внутренне сжавшегося в комок, она проигнорировала, но он слышал вопрос, и его ноги, когда он проходил мимо, стали ватными.
Два урока Виктор мучился, схлопотал «пару» по геометрии, а от физички нарвался на реплику насчет того, что некоторым в классе не худо бы перестать грезить наяву и опуститься на грешную землю, к оптическим формулам поближе. В итоге, решился…
На четвертой перемене, умирая от ужаса, перед кабинетом биологии он остановил одного из знакомых «ашников»: - Калинину сюда позови! Галя вышла, удивленно приподняла брови. - Свидригайлов — это я! Заговорить с нею Виктор смог только потому, что эти слова его ни к чему не обязывали, предполагая какие-то действия с ее стороны. Она достаточно долго рассматривала его, отчего Виктор сначала превратился в камень, а потом растекся каплей, как робот-убийца из второго «Терминатора». - Ладно, - наконец почему-то со вздохом сказала Галя.—Договоримся сразу, чтобы у тебя губа не раскатывалась… – Она поправила прическу и изобразила что-то вроде великосветского книксена. — Разрешите представиться: Раскольникова, Авдотья Романовна! Виктор с трудом нашелся, по-гусарски щелкнул каблуками и пролепетал: - Очень приятно познакомиться! Галя деловито, не терпящим возражений тоном сообщила: - У меня после твоего послания возникла идея. Про конкурс «Сударь и сударыня» слышал? Так вот мы с тобой покажем сцену последнего объяснения Свидригайлова с Дуней у него в комнате. Надеюсь, у тебя нет оснований для отказа? Виктор перевел дыхание и неожиданно для себя не удержался от иронии: - Я не смог бы тебе отказать и в большем! Галя размазала его взглядом. - Специально для непонятливых: г л у п о с т и меня не интересуют! Значит так, репетировать начнем сегодня же, у меня дома… Адрес знаешь? Виктор кивнул, а она, не удивившись его подозрительной осведомленности, продолжала: - Приходи к пяти часам. Не опаздывай. Да, кстати, книжку с собой захвати. Виктор снова кивнул. - Странно… - хотя от одного ее присутствия рядом его била дрожь, он улыбнулся.— Ты приглашаешь малознакомого мужчину и готова провести с ним вечер наедине? - Во-первых, ты не мужчина еще, а мальчик. Заметь, большая разница! А во-вторых… - она рассмеялась. - До скорой встречи, Аркадий Иванович! — и, не оглядываясь, величественно удалилась в класс.
Дома Виктор от избытка чувств минут десять простоял на голове. Самого страшного не случилось. Что он герой не ее романа, она дала понять сразу, но к этому пока еще он мог относиться спокойно. Главное, она назначила ему свидание! Рубикон пройден, и будь что будет… От нечего делать Виктор взялся за «Преступление и наказание». Обычно произведения школьной программы он никогда не дочитывал до конца, сейчас же читал с неожиданным интересом и был потрясен. Отложив книгу, замер на диване, устремив глаза в потолок: «Интересно, а все-таки убивал Свидригайлов Марфу Петровну или нет?» И его вдруг осенило: «А ведь убил! Не зарезал, не застрелил, не задушил — убил, может, резким словом, упреком, убил тем, что на нее в сердцах замахнулся…»
Во двор ее дома он вошел в сгустившихся сумерках, что было кстати: ему не хотелось быть увиденным — не важно кем — входящим в ее подъезд. Медленно поднялся, не отрывая руки от перил, которых касалась ее рука, на площадку четвертого этажа, замер перед дверью с заветным номером. (Галин адрес он узнал нечаянно, не осмеливаясь спросить его ни напрямую, ни намеком у общих знакомых. Совсем недавно на уроке истории Анна Григорьевна попросила его отнести журнал 10-го «А» в учительскую. И пока он шел по двум рекреациям с третьего на второй этаж, Виктор успел найти и прочитать на последних страницах журнала все данные о Галине Калининой: день рождения, имя–отчество родителей, домашний адрес, номер телефона…) Позвонил, затаив дыхание… Чуть не упал в обморок, когда за дверью услышал шаги, и только неимоверным волевым усилием взял себя в руки и даже сумел придать лицу выражение независимое, слегка ироничное. - Приветик, заходи! — кивнула Галина, пропуская его в прихожую, куда он вошел, испуганно озираясь, предполагая, наверное, что от гулкого биения его сердца должна осыпаться штукатурка. - Не бойся, никого нет. Так что не стесняйся, будь как дома, но держи себя в руках и контролируй… свои бурные эмоции, господин Свидригайлов! А то знаем мы вас, воспользуетесь беззащитным положением девушки… Она, не оглядываясь, прошла в квартиру, приглашая его следовать за ней, - вся из себя домашняя, раскрепощенная, в легких домашних брючках и в обтягивающей тело оранжевой футболке с короткими рукавами. Рассматривая ее со спины, Виктор беззвучно взвыл… Хорошо, что Галя сама задала шутливый тон их разговору и он мог отшучиваться в ответ: - Но позвольте, Авдотья Романовна! Ежели мы собираемся репетировать, то, согласно роли, я просто обязан воспользоваться вашей беспомощностью, схватить вас в объятия и даже несколько шагов протащить в сторону постели, обнаруживая явную нескромность и преступную пошлость своих намерений! Слово «намерений», он произнес с ударением на третьем слоге, что, как ему казалось, больше соответствовало духу 19-го века. Галя пропустила его в свою комнату. - Размечтался! - А что ты сделаешь? «Так значит, выстрелишь, зверок хорошенький?» - Не переигрывай! И вообще не все сразу… Проходи, садись, я сейчас… - она вышла, а Виктор с облегчением перевел дух и с любопытством огляделся: «Покажи мне, как ты живешь, и я скажу, какая ты…»
Комната и все, что ее заполняло, вызывали у него болезненный интерес: в девичий дортуар, он попал впервые и теперь жадно вглядывался в окружающие его предметы. Книжный шкаф в углу, содержимое которого пронзило Виктора чувством зависти: помимо учебников, красочные живописные альбомы, собрания сочинений классиков приключенческой литературы, сборники поэтов «Серебряного века» и, чему он приятно удивился, обилие фантастики. Небольшой рабочий столик у окна; музыкальный центр рядом с диваном, гитара и несколько плакатов с Виктором Цоем на стене; фотографии за стеклом на полках в книжном шкафу, одну из которых, запечатлевших Галину в легком летнем платьице, Виктору неудержимо захотелось украсть…
Галя вошла, церемонно вкатывая сервировочный столик с двумя чашечками дымящегося кофе и тарелочкой с домашним печеньем. - Угощайся, соловья баснями не кормят, а то песен не дождешься! - Роскошь! Блаженство! Тронут! Весьма! — смущение и растроганность Виктор пытался скрыть за первыми пришедшими на ум словами, презирая себя за их банальность. Галя пояснила: - Гостей, прежде чем говорить о деле, принято поить чаем или кофе. Это позволяет создать легкую непринужденную обстановку… И учти без обиды… Ты мне действительно в качестве соловья нужен, а не в качестве павлина, умеющего лишь хвост распускать, судя по содержанию твоей записки… Ее слова были намеренно обидными в расчете на то, чтобы он не смел сокращать ту дистанцию, которую она между ними определила и которая ее вполне устраивала. - Я уже понял… Кстати, у Льва Гаврилина есть забавная миниатюра: «Приглашал кот соловья в гости: «Прилетай запросто! Может, и споешь… если успеешь!» Галя улыбнулась, усаживаясь на диван и по-кошачьи подбирая ноги, взяла чашку, кивком приглашая Виктора сделать то же самое. Виктор, смущаясь, кофе пригубил, отломил кусочек печенья.
Его трясло от ее присутствия, отнюдь не образно обдавало жаром, когда их взгляды случайно пересекались. Ее близость, едва уловимый запах дезодоранта, полоска обнаженного тела между футболкой и брюками возбуждали такие мысли и желания, что он, наверное, умер бы, догадайся она, что именно он чувствует. И в то же время Виктор испытывал непередаваемое блаженство, о котором и мечтать не осмеливался еще несколько часов назад. Большей близости с Галей для него просто не могло быть. Галина — если не врут люди про женскую интуицию — о его переживаниях догадывалась. - Кушай печеньице, Витенька, не стесняйся! Сама, между прочим, готовила! Виктор тут же на печеньице набросился, давясь и забрасывая в рот несколько штук сразу: - Грум гва-уга-ха… - Извините, я не расслышала, что вы сказали, сеньор? Торопливо прожевав, Виктор вновь изрек подобающую в таких случаях банальность: - Я хотел сказать, что из твоих рук, милая, я готов выпить даже яд! Галя всплеснула руками: - Ну вот! Гадюкой обозвал! — и легонько ударила его кулачком в бок.
На несколько секунд Виктора замкнуло: ее прикосновение было первым для него доказательством, что она не плод его воображения, ничего общего с реальной действительностью не имеющий. Он попытался шутить. Вернее, не в силах преодолеть смущение, утрировал его, якобы юмористически смущение изображая: - Да что ты, Галя! Да разве бы я осмелился даже намекнуть на твое сходство со змеей?! А если бы и осмелился, то сравнил бы отнюдь не с гадюкой — они, хотя и красивые, но маленькие! Я сравнил бы тебя с анакондой, в объятиях которой умереть был бы счастлив… Галя с наигранным испугом отодвинулась от него в угол дивана, глаза ее с прыгающими где-то в глубине их веселыми бесенятами выразительно сощурились. - Интересный получается поворот сюжета… - медленно произнесла она.— Я читала в специальной литературе, как весьма продвинутая девушка, что в момент удушения у мужчин наблюдается эрекция… С вами суду все ясненько, Виктор Свидригайлович! — она обличительно направила на него указательный палец.— Потаскун! Кто про что, а вшивый все про баню! - И неправда ваша! — Виктор «обиженно надул губы».— И не вшивый я вовсе… - Ага! Значит, насчет потаскуна ничего не имеешь против? - А чё сразу потаскун? Вполне здоровая реакция, между прочим, юношеского организма, обуреваемого гормонами, на присутствие очаровательной девушки рядом! – Виктор с удивлением обнаружил, что способен говорить с нею в той насмешливой манере, которую давно уже выработал для общения с другими девчонками. - Та-а-ак… - зловеще протянула Галя.— Еще слово на эту тему, и мы услышим звук пощечин!.. Виктор поднял руки: - Сдаюсь, верю, молчу!— снял с гвоздя гитару, провел по струнам, проверяя настройку, и с чувством пропел:
«Я играла в мяч ручной За спортивные награды, И была я центровой, И ударчик был что надо!
Я авосечку свою Из руки переложила, Кавалеру моему Меж букашек засветила!»
- Надо же! Он еще и поет! — удивилась Галя.— Такой талант пропадает! - Это еще что… Знала бы ты, как я танцую! Особенно страстное аргентинское танго, где в конце у партнеров ноги переплетаются… Ой! Это нечаянно вырвалось, прошу прощения, я больше не буду!— он испуганно закрыл обе щеки ладонями. Галя рассмеялась. - Ладно, - сказала, вздохнув, - хватит пустяками заниматься. Поговорим о деле… Платье я для сценки придумаю, а вот твой наряд нужно обговорить заранее. Виктор пожал плечами и отставил чашечку. - Ну, сделаю цилиндр из бумаги… - Цилиндра мало… - она скептически осмотрела его фигуру.—Свидригайлов, пожалуй, погрузнее тебя будет. Ему ведь около пятидесяти? Оденешь под белую рубашку несколько толстых свитеров. Поверх рубашки - что-нибудь вроде жилета, вместо галстука — черный бант из узкой ленты… Морщины я тебе подрисую, бакенбарды и усики тушью подведу… Здорово бы тебе лысину на голове сделать… - То-то народ, меня с лысиной увидев, обхохочется. - Скажи уж: слабо шевелюрой пожертвовать! - Если надо, пожертвую… - сказал он тихо и почему-то вспомнил, как у Куприна в «Гранатовом браслете» одна дама гуляла с поклонником в районе железнодорожных путей и шутки ради спросила, сможет ли он, доказывая ей искренность своей любви, под поезд броситься. - Искусство требует жертв, и мне за ради искусства шевелюры не жалко! А знаешь, чего она мне стоила? Галя оживилась. - Ну-ка, ну-ка!.. Это не та история со справкой? - Она самая… Выходит, я уже знаменит? - Рассказывай! Я хочу иметь информацию из первоисточника, а то говорят всякое… - Только держи себя в руках, а вернее — держи руки при себе. Есть в этой истории один нюанс… Это я насчет пощечи… - Да уж ладно! - Короче, нарвался я однажды в коридоре на Великую Екатерину… Подманила она меня небрежно пальчиком и объявила шепотом, что я, мол, прической напоминаю евнуха… Плохо мне стало — не передать! В общем, недели две на стену лез, спать не мог… А тут призывная комиссия… Собрали нас, человек семьдесят гавриков в конференц-зале поликлиники и заставили голыми по кругу от стола к столу между врачами-специалистами бегать… - Представляю!— улыбнулась Галя. - Даже не пытайся! Для этого надо особо изощренное воображение иметь… Короче, там-то меня и осенило, когда я перед хирургом стоял: « Доктор, а не могли бы вы мне справку выписать, что с этим у меня все в порядке?» Доктор аж очки уронил, но юмор понял - они же, которые по гениталиям, все юмористы и циники — и справку мне выписал. Как положено: «Настоящая справка выдана Торопову Виктору Владимировичу для предъявления по месту требования в том, что…» Одним словом, с репродуктивными органами у меня все в порядке… Галя еще сдерживалась, кусала губы, слегка раскачивалась, сидя на диване, но сдерживалась из последних сил. - Я потом полдня в школе по этажам бегал, Екатерину выискивая. Дождался! Подошел скромненько, поздоровался вежливо и объяснил хорошим литературным языком, что она насчет евнуха не права, в подтверждение чего есть официальный документ… Галя, всхлипнув, закрыла лицо руками. - Потом у нас биология была… После звонка входит классная, Татьяна Николаевна, пополам от хохота согнувшись. На меня пальцем показывает: выйди, мол, вон отсюда, а то я при тебе урок вести не смогу!.. Мол, в учительской цирк: Екатерина капли глотает: «Идиот! Дурак! Шпана невоспитанная!» — а господа педагоги вокруг столов от смеха ползают и Екатерину утешают: не вздумайте его дураком обозвать — он вам еще одну справку принесет…
Отсмеявшись, Галя посмотрела на него каким-то новым, взглядом. - Хорошо, береги свои локоны! Лысый Свидригайлов - и правда перебор! Она поднялась с дивана, укатила из комнаты столик, вернулась, взяла с полки книжку. - Нуте-с, юноша, приступим. Текст достаточно большой, придется сокращать… Лучше всего, я думаю, начать отсюда: Дуня входит первой в комнату Свидригайлова. Ее реплика: - «Хоть я и знаю, что вы человек… без чести, но я вас нисколько не боюсь. Идите вперед…» - она перелистнула несколько страниц.— Ага, вот, все остальное пропустим… Твоя реплика, читай! Показывая, где именно читать, она невольно прижалась к нему локтем и наклонила голову так, что Виктор легко мог коснуться гуюами ее волос и шеи. Страшась напугать ее неловким движением и потерять снизошедшее на него блаженство, он начал читать, с трудом выдерживая дыхание ровным: - «Если бы вы не верили, то могло ли сбыться, чтобы вы рискнули прийти одна ко мне? Зачем же вы пришли? Из одного любопытства?» Галя подхватила: - «Не мучьте меня, говорите, говорите…» Здесь не совсем понятно, о чем она… Ага, нужно добавить: «Вот ваше письмо… Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещались доказать: говорите же! Но знайте заранее, что я вам не верю! Не верю!..»
Репетировали они часа два, и Виктор вернулся домой в состоянии эйфории. Он ни секунды не мог оставаться неподвижным, суетился, бегал по квартире, отчего родные смотрели на него с удивлением, а ехидный братец Сашка выразительно крутил указательным пальцем у виска. Заперся в ванной, потом ушел в свою комнату и завалился в кровать, изображая спящего, чтобы его оставили в покое. Но заснуть не мог. Блаженно улыбаясь, восстанавливал в памяти подробности случившегося; иногда морщился от стыда, понимая, каким он был жалким и нескладным; воображал, как можно было показаться умным, очаровать тонкой шуткой, ненавязчиво ввернуть комплимент, спровоцировать на откровенный разговор…
Проснулся среди ночи, как это часто бывало с ним в последнее время, оттого что плакал во сне. Наяву за последние три года он не плакал ни разу. Просто не мог, хотя без слез удушливый комок иногда перебивал дыхание до темноты в глазах. Ночью же, во сне, его прихватывало не на шутку. То ли сильно жалел себя, несчастного,- по-детски, без оглядки, без опасения показаться слабым; то ли еще чего. Собственно, и слезы эти не являлись проявлением мучительного страдания, скорее наоборот.
Его чувство к Галине было большим, чем юношеское томление, спровоцированное романтическими фантазиями. Оно было настолько сильным, настолько неземным, что не могло реализоваться в обыденной жизни, не разрушившись при этом. И отсутствием жизненного опыта для подобных переживаний оно не объяснялось: Виктор подозревал, что такого опыта просто не было ни у кого. Признать же свою любовь одной из тех, что описываются в романах вроде «Тристана и Изольды» или трагедиях Шекспира, и которая как величайшее счастье дается избранным раз в сто лет, Виктору мешало не слишком высокое самомнение и чувство юмора. Лишь в герое рассказа Александра Куприна «Гранатовый браслет» он видел подобного себе, поэтому рассказ перечитывал постоянно и помнил почти наизусть. Заснуть уже не получалось. Он ворочался, следил за бегущими по стенам и потолку перечерченными крестом квадратами, когда свет от фар проезжающих внизу машин ударял в окна, думал, мечтал, вспоминал о первой и очень странной встрече с Галей на торжественной первосентябрьской линейке…
Десятые классы в их школе традиционно были сборными, и он сам перевелся сюда, закончив восьмилетку в другом районе. Не в погоне за качеством знаний, чего уж греха таить, а потому, что она находилась в сотне шагов от его дома и в ней учились многие его дворовые друзья-приятели. Поэтому 1 сентября ему все было интересно: он глазел по сторонам, стоя в шеренге 10-го «В» класса; разглядывал свежеокрашенные стены, высокие окна с темными тяжелыми портьерами, знакомых и незнакомых ребят; подмигнул Косте Елохову, свел в презрительном прищуре глаза, на мгновение перехлестнувшись взглядами с давним своим врагом, Колькой Макаровым… Потом его словно ударили палкой по голове. Вроде бы только что спокойно «перелистывал» глазами лица стоявших напротив «ашников» — и вдруг перед глазами оказалась потолочная люстра… С замиранием сердца, уже предчувствуя, он вновь осторожно перевел взгляд на Константина, на Макарова, дальше… И вновь увидел люстру, которая качалась, оттого что качался он сам. Только с третьего раза, как сапер, осторожно подбираясь к опасной мине, он определил причину сверзившейся на него нежданной беды — серые с зеленоватым отливом глаза, в которых, как отражение в разбившемся зеркале, рассыпалась его прежняя жизнь…
Потом начались метания на переменах по рекреациям в поисках нечаянных с нею встреч, обморочные столбняки, когда он нечаянно сталкивался с Галей в дверях на входе-выходе из учебных кабинетов. Появилась странная потребность выплескивать на бумагу непонятно откуда всплывающие в его сознании рифмованные строчки. Была дикая и глупая на любой посторонний взгляд авантюра, которой он, тщательно скрываемой от всех, безмерно гордился… Осенью десятиклассники в плане занятий общественно-полезным трудом высаживали деревья на пустыре по улице Союзов ниже Центрального гастронома, и он ночью, вздрагивая, как диверсант-подпольщик от каждого шороха, пересадил одно из посаженных днем деревьев рядом с тем, которое посадила она…
Вспоминая случившееся сегодня, Виктор снова задумался о Свидригайлове, вдруг обнаружив в сотканном фантазией Достоевского персонаже мучительную и притягательную тайну, разгадать которую хоть отчасти он был обязан, поскольку их судьбы так причудливо переплелись…
3. «Каждый любит, как умеет».
Через два дня они репетировали в школе. Галя дежурила по классу и назначила Виктору встречу в кабинете истории на четыре часа. Репетиции как таковой не получилось, была скорее прикидка к роли в расчете на импровизацию. Во-первых, они были не одни, а Луна (прозвище, под которым за круглое лицо Виктор закодировал в мыслях Галину соседку по парте Ленку Волынцеву) вела себя так, будто присутствовала на любовном свидании. Во-вторых, Галина сразу взяла на себя диктаторские полномочия, нисколько не считаясь с мнением партнера. - Ты ничего не понимаешь! — возмущалась она. — Покажи сущность Свидригайлова — вот и все, что от тебя требуется. Это же так просто, что я поражаюсь твоей тупости! - А в чем его сущность, по-твоему? - Он способен на любую мерзость — это раз! Мотивы его поведения по отношению к Дуне абсолютно прозрачны — это два! Он прекрасно знает мнение о себе окружающих и нисколько не считается с ним, потому что ему ни за что не стыдно,- это три! Вот и играй похабника: нахмуренными бровями, сладострастным потиранием рук, интонацией!.. Луна, намывая доску, язвительно добавила: - Не придирайся, Галька! Он правильно все делает —приглядись: он же тебя раздевает глазами, а глазки-то ма-а-асляные. Как у мартовского кота! Вона как нижняя губа оттопырилась — того и гляди, с клыков слюна закапает! Виктор, внутренне вскипев от ярости и обиды, улыбнулся: - Ой, беда, беда! Неужели заметно? Храни нас, Господь, от умных… - это слово он выделил особо,— подруг наших возлюбленных, а от прочего мы как-нибудь и сами убережемся! Галя поморщилась, среагировав на его слова как на очередную пошлость из разряда вполне ею от него ожидаемых, но Луна у доски замерла, медленно повернулась и посмотрела на него долгим внимательным взглядом. - Да ну его! — Галя с досадой махнула рукой и отвернулась.— Тормозит на каждой реплике! Знала бы, что так получится, век бы не связывалась! Виктор вздрогнул, и вынужденно оперся рукой на парту, ощутив, как чьи-то ледяные пальцы стискивают его сердце. Можно, конечно, списать ее раздражение на неизбежную в таких ситуациях нервозность — достаточно вспомнить, как ругательски ругаются профессиональные режиссеры, - но ее слова били насмерть еще и потому, что он не мог ей ответить тем, чем обязательно ответил бы любой другой на ее месте. - Что же ты тогда Лёшеньке своему не предложила сценку подготовить? — проговорилась Луна, то ли забыв о присутствии Виктора, то ли нисколько с его присутствием не считаясь. - Значит, есть на то причина! — отрезала Галя, взглядом намекая подруге не распространяться на эту тему. До Луны дошло не сразу: - А-аа… Ты все ему простить не можешь, как он на дне рождения Таньки Зиминой… - и только тут осеклась, понимающе стрельнув глазами в сторону Виктора. Виктор все понял. Он предполагал нечто подобное и даже не удивился, загоняя на потом острой болью пронзившую его ревность. Она его еще достанет и заставит скрючиться от невыносимой боли. Но не сейчас. - Девушки! — проговорил он нараспев, слегка развязно.— Вы о своем, о девичьем, после пошепчетесь... Или мне, как вызвавшему всеобщее разочарование, таки уйти? - Прости, Витя, я погорячилась… - Галя примирительно тронула его за рукав. - Продолжим? Луна, с доской покончив и полив цветы на подоконниках, попрощалась: - Не буду вам мешать… А ты, Галька, к Торопову не придирайся — из него Свидригайлов классный получится! Ну, пока! Галя, слегка смущенная, вздохнула: - Давай ещё раз отсюда: «Оставьте меня! — проговорила она в отчаянии, клянусь, я опять выстрелю… Я… убью!» - Так, значит, выстрелишь, зверок хорошенький?!— отозвался Виктор, не заглядывая в текст. Галя в сердцах захлопнула книгу. - Почему ты постоянно повторяешь эти слова? К месту и не к месту? У Достоевского совсем не так… - вновь открыв книгу, она процитировала: - «…Знаю, что выстрелишь, зверок хорошенький. Ну, и стреляй!» Виктор пожал плечами: — Сам не пойму… Привязалось!.. Хорошо, давай по тексту… Не без накладок и споров, не удовлетворенные тем, что получалось, дошли до финальной сцены. - «Бросила!» — прочитал Виктор и, громко вздохнув, в соответствии с текстом, замялся. - Ну?! — Галя вышла в проход к доске.— Чего ждем? Виктор, словно извиняясь, вслух прочитал: « Он подошел к Дуне и тихо обнял ее рукой за талию. Она не сопротивлялась, но вся трепеща как лист, смотрела на него умоляющими глазами. Он было хотел что-то сказать, но только губы его кривились, а выговорить он не мог». Галя нервным жестом поправила прическу и вызывающе тряхнула головой. - И в чем проблема? Боишься, что покусаю? Виктор, дрожа — вылитый Свидригайлов!— начал медленно надвигаться на нее, зажмурившись, вытянув вперед руки…
С резким скрипом открылась дверь. - Что здесь происходит?! — возмущенно воскликнула Екатерина Великая, властным видом сейчас как никогда оправдывая свое прозвище. Виктор шарахнулся в сторону. Галя нервно рассмеялась. - Не подумайте плохого, Екатерина Васильевна! Это мы сценку репетируем! - Да? — усомнилась Великая Екатерина, поправляя очки.— Как бы вам не дорепетироваться, молодые люди!.. Шли бы домой, поздно уже! — и величаво, не закрывая дверей, удалилась. - Капитально вляпались! Представляешь, Витька, что ей, старой деве, могло придти в голову? - Более чем! - Виктор перевел дух и улыбнулся.— Ничего другого в ее голову не могло придти, кроме того, что пришло… - Он вдруг заговорил высокопарно и многословно: - И у нее есть основания беспокоиться, не станет ли наша образцово-показательная школа рассадником разврата… Галя улыбнулась, но сказала совершенно серьезно: - Увы, но репетицию придется считать законченной… Как-нибудь с этим на сцене разберемся — только не подведи и сыграй как следует! Боюсь, заранее такое репетировать действительно не стоит… Проводишь меня? Виктор, удивляясь неожиданной в себе галантности, подал Гале пальто.
Закрыв кабинет и отдав ключ на вахту, они вышли на улицу. Бархатно-фиолетовая уральская ночь с мерцающими на небе россыпями звезд и с редким кружением в воздухе мохнатых снежинок настраивала на лирический лад. - О чем задумался, Аркадий Иванович? - О чем можно думать, находясь с вами рядом, Авдотья Романовна? Естественно, о любви… - О любви?! Странно слышать такое от человека, имеющего определенную и весьма нелицеприятную репутацию. - Отнюдь, Авдотья Романовна! Просто у нас с вами разные представления о любви. - Охотно верю! То, что вы называете любовью, порядочные люди называют грязным развратом, и ни одна уважающая себя девушка никогда не согласится иметь с вами что-либо общее. Виктор с деланно циничной интонацией заметил: - Да что порядочная и уважающая себя девушка знает о любви?! Кроме слезощипательных описаний ее в романтических историях, в которых нет правды ни на грош, потому что нет настоящей страсти?! Он тут же сочинил и надрывным всхлипывающим голосом рассказал про бедного садовника, который каждое утро бросает букет свежесрезанных роз в окно графской спальни. И как однажды, гуляя в саду, графиня вдруг видит «юношу бледного, со взором горящим», стоящего на коленях и с рыданиями лобзающего ее, графини, портрет. И как она, тронутая его слезами, бросается в его объятия… — По-твоему, чистых возвышенных чувств вообще не бывает? — после довольно продолжительной паузы сказала Галя. - Я не наивная и понимаю: в основе даже самой возвышенной любви лежит инстинкт. Но я никогда не соглашусь подменять свои представления о любви представлениями об инстинкте, потому что этим человек уравнивает себя с животным, делая свою жизнь не более осмысленной, чем жизнь таракана! Виктор остановился, попытался заглянуть в ее глаза, но, не выдержав колдовского их мерцания, привычно отвел взгляд. - Согласен! На все сто согласен, Галя! И по-моему, никакое чувство не имеет права называться любовью, если не возвышает человека, делая его способным и на безумство и на подвиг. Но то, о чем говоришь ты, может быть основой не любви, а только хорошей во всех смыслах - не спорю! — дружбы между мужчиной и женщиной, юношей и девушкой. А чем дружба от любви отличается? Тем, что кто-то из двоих вынужден истинную страсть подавлять ради сохранения хотя бы таких отношений. Это если по-моему! - А если не по-твоему, то как? - По-разному! Например, как у Свидригайлова! Понимаешь, Галя, его трагедия—в том, что он любит, как умеет. Теперь остановилась она и взглядом обратила его в комок трясущегося желе. - Не поняла. Объясни! - И объяснять нечего: кто как мычит, тот так и телится! Свидригайлов не понимает, что с ним происходит. Природа его чувства прежде казалась ему простой и понятной, и он привык воспринимать ее в качестве сладострастной истомы, которую легко удовлетворить, относясь к любой женщине как к самке своего биологического вида, получая от нее именно то, что самка способна дать! С Дуней же — осечка! - Ну, еще бы! — хмыкнула Галя. - А не так все просто! Воспринимая Дуню как самку, он легко добился бы от нее того, в чем других женщин не знал отказа. - Врешь! Вот уж чего не могло быть никогда! Она слишком умна и в высшем смысле слова порядочна! - Разумна, иными словами? Ничего не имею против. С точки зрения разума, полюбить развратника значит возлюбить разврат! Но чувство любви разумному объяснению не поддается - оно безумно по определению! Любим не за что-то, а потому, что не любить не можем! Конечно, люди создают семьи и вообще в жизни неплохо устраиваются, когда между супругами царствуют уважение и осознанное представление о долге, живут в полном согласии, являя пример идеальной супружеской пары, но это не совсем то. Даже совсем не то!
Он замолчал, задыхаясь от волнения и оттого, что они уже шли по крутому подъему улицы Красноармейской, но испытывая странное облегчение, будто по частям, кусками сбрасывал гнетущую тяжесть. Сейчас он мог выговориться, неожиданно находя слова, что-то объясняющие и ему самому… Позднее он вспомнит мельчайшие подробности их прогулки: и небо, бархатисто-темное от морозных облаков, между которыми загадочно мерцали звезды, и искрящийся скрипучий снег под ногами, и холодный февральский воздух, пахнущий арбузной свежестью, предвещая близость весны, - но в эти минуты для него все замыкалось на невыносимо приятном и мучительном одновременно ощущении ее близости - и в рвущем душу немом крике, который слышали звезды и который никак не могла услышать она.
…Когда Галя взяла его под руку, он чуть не задохнулся от счастья… - Но почему Свидригайлов пытается совратить Дуню, если любит? - Именно потому! Представляешь, какое омерзение вызовет паук или осьминог у того, к кому он попробует приласкаться? А паук не виноват, что пауком родился, как не виноват Свидригайлов в том, что чувство возвышенной любви омрачено в нем темной страстью… - Очень уж мудрено ты заговорил, Витя! — перебила его Галина с неожиданными кокетливыми нотками в голосе, да и голова ее почему-то с большей, чем того стоило, доверительностью склонилась к его плечу. — Ты такой умный, прям таки чистый ужас! Она рассмеялась приглушенным нервным смехом, который в девчонках Виктор озверело ненавидел…
- Здравствуй, Галя! — услышал он и только сейчас обратил внимание на идущих им навстречу Сергея Шедякова из 11-го «Б» класса и Леху Велетова, признанного красавчика в школе, про которого с завистью распускали слухи, будто бы он кадрил каждую мало-мальски симпатичную девицу в городе. - Здравствуй, Алешенька! — откликнулась Галя и демонстративно вцепилась в рукав Витькиного пальто.— Как поживаешь? Как успехи в личной жизни? Валет с понтом прикурил сигарету, поверх горящей спички бросив на Виктора многообещающий взгляд. - Насчет личного… Есть что обсудить! Галя - опять-таки с большей силой, чем оно того стоило,-удивилась: - Обсудить? Со мной? Боюсь, не получится… - она кивнула на Виктора. Валет развел руками. - Не буду настаивать! В любое удобное для тебя время, о кей? - Йес! — ответила Галя и решительно подтолкнула кавалера.— Спокойной ночи, мальчики! - До свидания! — вежливо ответил Валет и вновь посмотрел на Виктора многозначительно прищуренными глазами.
До поворота на улицу Майданова они шли молча. Виктор не удивился, когда, свернув во двор, Галя решительно отцепилась от его руки и остановилась, давая понять, что больше в провожатых не нуждается. - Знаешь, Витя, репетировать больше не будем. Незачем, правда? Все уже оговорено, выступим, как получится. Ты только слова выучи! - Выучу. - Ну, тогда спокойной ночи! Виктор дождался, пока она не скрылась в подъезде, после чего с глухим стоном зашагал прочь, но тут же вцепился обеими руками в растущий на углу тополь, чтобы не упасть.
Его удивила собственная реакция на произошедшее. Истинные мотивы Галиного поведения отнюдь не низвергали ее в его глазах до уровня примитивных и презираемых им девиц, от которых, собственно, она, используя его для возбуждения ревности в своем милом, ничем не отличалась. Не было и спасительного для безнадежной любви разочарования — она по-прежнему оставалась все той же недосягаемой богиней, но к этому примешивалось теперь чувство мучительной досады…
4. Танцы с волками.
Валет с дружком поджидали его за углом, на перекрестке, как Виктор и предполагал. - Ну что, клоун, иди сюда. Поговорим! — насмешливо пропел Валет. Виктор с готовностью шагнул в темноту переулка с освещенной фонарями улицы. Сказал вежливо: - Я вас внимательно слушаю, молодые люди. Позвольте спросить, чем обязан и нельзя ли в виде кратких тезисов обозначить предмет нашей беседы? - И правда клоун! Будут тебе, урод, и тезисы, и аргументы! — захохотал Валет, подмигивая приятелю. Развязно взял Виктора двумя пальчиками за воротник пальто.— Значит так… Еще раз увижу, как ты возле Гальки отираешься, ноги вырву — и по морде! Усек? Виктор также двумя пальчиками с воротника его руку снял. - Смысл вашего предложения, амиго, предельно ясен, но есть один нюанс, в который я без объяснений не врубаюсь… Валет, отступив на шаг, насмешливо указал на него пальцем. - Во тормоз, а? Я ж тебе русским языком говорю: отвянь от Калининой, а то я тебя горбатым и щербатым сделаю! Виктор улыбнулся: - Данная концепция кажется мне весьма спорной. - Валет, а ведь он не просто тормоз… Он - борзый тормоз! - вмешался в их содержательную беседу Шедяков Валет завелся — то есть повел себя, как Виктор и рассчитывал, предсказуемо: - Ты чё, клоун, на грубость нарываешься?! - Ну, наконец-то догадался! Хотя, справедливости ради надо отметить, не я нарываюсь, а ты, мой милый друг, нарвался! — Виктор сложил руки одна на другую, напрягся, обхватывая пальцами локти.— Ежели ты со мною просто поговорить хотел, то почему не один на один? Немножко забоялся? А коли ты такой боязливый, то вызывающе грубый тон и угрозы в мой адрес, типа я полное чмо, а ты крутой мальчик, понятно, чем объясняются… И какой ты Валет после этого? — Виктор широко улыбнулся.— Терпеть не могу, когда сосиска сарделькой выламывается!.. А впрочем, зачем слова, когда и так все понятно… - не договорив, он резко вскинул руки, одновременно, как плеткой, хлестко вмазывая расслабленными кистями Валета и Шедякова по физиономиям, и пошел вниз по улице, на оглядываясь. Оглядываться было незачем, хотя ему очень хотелось посмотреть, как они оба ползают по снегу. Удар расслабленной кистью по лицу наотмашь снизу вверх – страшная штука…
…Драться Виктор на самом деле не любил и не умел. Лет до тринадцати его не били только ленивые. Внешность располагала — был он тогда весьма упитанным мальчиком в очках, с мечтательным кротким взором, предпочитающим любую проблему разрешать словами. Это его и подводило: речевая ущербность оппонентов, будучи обнаруженной, заставляла их переходить на более понятный им язык жестов, а первый удар Виктор обязательно пропускал, ожидая — наивный!— более интеллектуальных доводов. Все изменилось, когда к нему два года назад пристала компания Гарела, из своих семнадцати лет два года отмотавшего на малолетней зоне. Загнав после школы беззащитную жертву в темный закуток между гаражами, Гарел под одобрительное хрюканье компаньонов позволил себе подробно высказаться на тему, что он о Викторе думает, но слишком увлекся и перешел грань, разделявшую в Викторе наивного мальчика от кровожадного зверя: упиваясь собственным красноречием, уверенный в безнаказанности, Гарел плюнул ему в лицо… Несколько минут после того, как Виктор почувствовал вонючую липкую слюну на щеке, оказались стертыми из его памяти. А потом, когда сознание вернулось, Виктор с удивлением обнаружил Гарела, лицо которого напоминало раздавленный помидор, рыдающим и ползающим по земле; рядом - стоящего на коленях одного из Гареловых приятелей: «Не надо! Не надо!!!» Третьего вообще в поле зрения не наблюдалось…
Ни довольства собой, ни гордости он не испытывал. Счастливо начавшийся день был безнадежно испорчен, словно, воспарив на крыльях надежды, Виктор с размаху влетел во что-то грязное и липкое… «Так, значит, выстрелишь, зверок хорошенький? Стреляй же! Ну?! Не медли, не жалей…»
5.Музыка и песни. Без танцев.
В воскресение, как и обещал, он пришел в ДК на репетицию юношеской команды, претенциозно именующей себя «рок-группой «Квинта», на встречу с Виталиком Грубиным. В заваленной старым наглядно-агитационным хламом и пустыми банками из-под пива прокуренной подсобке, кто как приспособившись на подоконниках, на рваном кожаном диване и на бог весть откуда взявшемся здесь парикмахерском кресле, сидели «квинтовские» лабухи и лениво терзали инструменты. Знакомством с ними Виктор был обязан Косте Елохову, игравшему на бас-гитаре. По каким-то спискам в администрации ДК в составе группы он числился тоже, но принимал это с юмором. Помимо него квинтет был полным и сыгранным, и участие в нем Виктора ограничивалось правом постучать в бубен на заказных свадьбах и сочинением текстов. Песен на его стихи было уже штук десять, в том числе и ставшая местным шлягером «Неоном лунным залит Рудник»: Да будет все, как пообещано, И складно, и легко, и тонко— И что-то от парижских женщин И в наших кушвинских девчонках…
Виталик Грубин — худощавый, похожий на Джона Леннона прической и специально для подчеркивания этого сходства приобретенными где-то очками в круглой оправе, невысокий парень приходу Виктора обрадовался и торопливо потащил его через темный проход за сценой в малый зрительный зал к пианино. - Только послушай! — не присаживаясь, он быстро наиграл на пианино действительно неплохую мелодию.— Слова, что ты Косте продиктовал, в тютельку ложатся:
По асфальту стучало и капало, По витринам и крышам мело…
- А дальше я от себя добавил — оцени:
Ты не думай, я вовсе не плакала, А ресницы? Их вымочил дождь…
Виктор оценил: - Высший класс! Лучше и не надо. - Правда? - Точно тебе говорю! Слушай, Виталька, коли тема пошла, ты давай сам, а? Я помогу, конечно, ну, там рифму подобрать, но пусть это будет твоя песня… Грубин, польщенный, воодушевился: - Думаешь, получится? - А то! - Ну, в общем, у меня уже есть две строчки, забивающие куплет, а вот две верхних, чтобы с рифмой… - Да не суетись, показывай! Виталий пробежался по клавишам и пропел:
Может быть, из кино этим вечером Ты другую домой провожал…
- Только вот в чем заморочка… Песенка-то девическая. Есть, правда, на примете девчонка из музыкальной школы, Наташка Бердникова… Хотим ее в качестве солистки во вторник в Клубе имени Шиханова попробовать… А то придется мне самому… В голубом галстуке, писклявым голосом… Виктор, чье богатое воображение тут же нарисовало Виталика с писклявым голосом, при голубом галстуке, в рубашке с рюшечками и с накрашенным лицом, усмехнулся. - Фигня! Придумаем фишку, типа: « Мне не забыть эти летние ночи, когда серебристая луна заливала призрачным светом беседку в парке, где мы встречались с тобой, любимая. Не забыть трели соловья, певшего о нашей любви лучше, чем сумел бы спеть о ней я. Не забыть о счастье, подаренном мне каждым взглядом твоих обрамленных пушистыми ресницами глаз... Но прошло лето, наступила осень. Ветер и дождь разлучили нас. Но недавно я получил твое письмо, и понял, что ты по-прежнему любишь меня. И я вновь и вновь перечитываю его, считая дни и часы до нашей встречи»… - или тому подобную лабуду, от которой девицы визжат и плачут; пустим в начале под наигрыш перебором — и нормалёк!.. А насчет рифмы… Попробуй так:
Ожиданием сердце отмечено, Я не знаю, где ты пропадал, Может быть, из кино этим вечером Ты другую домой провожал?
Виталик, крутанувшись на винтовом концертном табурете, в полголоса пропел весь куплет и, повернувшись к Виктору, победно поднял вверх большой палец: - Файна! И речовку можно под такую мелодию пустить… - он наиграл, под какую именно.— Ты только запиши слова… Потом еще пару куплетов добавим, припев ударный забацаем, конец такой же речовкой подобъем — и вполне может получиться хит сезона! Спешить не станем — хиты, они, знаете ли, внимания требуют… И авторство поделим — одному мне это дело не осилить. - Скромный, да? Музыка все равно твоя. И слова больше чем наполовину. Я к чужой славе не примазываюсь. - Разберемся! А пока пойдем к ребятам, как бы они не сообразили за пивком сбегать — пропала тогда репетиция! Новенького, кстати, ничего не принес? Виктор передал Виталику сложенный вчетверо листок. - Есть один пустячок. В принципе, полная ерунда, я бы и показывать не стал, если бы ты не спросил.
Грубин листок развернул уже в репетиционной, жестом указывая лабухам занять свои места. - Для быстрого танца на манер босановы пойдет. Сейчас и замастрячим! Хлопцы, врубайтесь! Он подошел к синтезатору и через пять минут выдал мелодию, на которую легко ложились написанные Виктором слова. Через полчаса вчерне песня была готова, соавторством которой Виктор мог бы гордиться, если бы таковая гордость применительно к оценке своего поэтического дара у него имелась: Когда все это было — не вспомню никак, Но крепко память жизни момент сохранила: Несла букет фиалок девчонка в руках, Чему-то улыбаясь насмешливо, мило.
Казалась в белом платье березки стройней, И солнце в голове ее короной сияло. И сразу показалась она богиней мне, Иль сказочною феей с букетом фиалок.
Вдруг сразу захотелось дурачиться и петь, И мир преобразился в сиянье счастливом, И мог легко я солнце рукою задеть И радугу накинуть на плечи любимой…
…Потом было то, что Виктор более всего ценил на репетициях «Квинты»,- музыканты, занятые делом, его оставили в покое. Привычно ругался Виталька Грубин, добиваясь идеального звучания. Запоминающими движениями терзал гриф и струны бас-гитары Костя Елохов. Сосредоточенно вел основной ритм Вовка Стариков - давний знакомый Виктора по Рабочему поселку, где их семьи какое-то время жили, но Стариковы получили квартиру раньше, в другом районе, и поэтому теперь они с Вовкой встречались только здесь, растеряв некогда связывающие их приятельские связи. Напряженно бухал палочками барабанщик группы Пиня, девятиклассник из Третьей школы. По очереди менял у синтезатора и на соло-гитаре Виталия Сашка Малых — второе лицо по таланту и авторитету после Грубина…
Виктор же сидел тишком в углу дивана, слушал, думал о своем, не отводя взгляда от грифа Вовкиной гитары и пытаясь запомнить аккорды и приемы игры в каждой песне,— вроде и на виду, и никто не упрекнет в отрыве от коллектива; никто не пристает, не заставляет говорить банальных, ни к чему не обязывающих слов и не требует делать того, чего тебе делать в данный момент не хочется. Иногда он пробовал подбирать слова к будущим песням, но быстро забил на это дело в виду его полной бесперспективности. Сочинять стихи на заказ он не умел. Они всплывали в его сознании в самые неподобающие моменты, как правило, или законченными строфами, или целыми обоймами строф, и, чтобы творимое довести до ума, требовалось не прибавлять, а убирать лишнее. …Он встрепенулся, когда услышал первые такты из лучшей мелодии Грубина, которую тот никогда не исполнял на заказных свадьбах и обычных дискотеках, ревниво приберегая для особо торжественных случаев. Она действительно была красивой, достаточно сложной, пронзительно-печальной, и от нее сладко щемило сердце… Придумать на нее песню Виктор и не пытался: мелодия была самодостаточной и без слов. Вот видеоклип на нее он бы придумать мог, по кадрам выстроив фрагменты собственных воспоминаний…
…Как будто со стороны, он увидел себя шестиклассником, бегущим в распахнутом пальто и сбитой набекрень шапке с книжками в руках по залитым весенним радужным сиянием на гранях многочисленных сосулек кушвинским улицам; прыгающим через две ступеньки на парадной лестнице Дворца Культуры Горняков, стоящим перед запертой дверью с табличкой «Детская библиотека ГБРУ» и бросающим нетерпеливые взгляды на большие круглые часы над парадным входом, где стрелки медленно приближались к девяти… А потом увидел, как разрумянившаяся девчонка с двумя выбившимися из-под вязаной шапочки тоненькими косичками —внучка библиотекарши — безнадежно пытается провернуть в замочной скважине тугой ключ. Вспомнил ее странный взгляд, ударивший его в сердце, когда он, не говоря ни слова, взял у нее ключ и одним движением дверь открыл... Про этот взгляд в калейдоскопе быстро бегущих дней он забыл и вспомнил о колдовском его завораживающем блеске лишь первого сентября нынешнего учебного года…
…Но вот мажорно грянула песня, которой «Квинта» обычно заканчивала свои выступления и в которой Виктор вдруг услышал зловещее для него пророчество:
Новый день настанет, и не повезет: Лучший друг обманет, Девушка уйдет.
На судьбину горькую, Парень, не пеняй— Лучше вместе с нами Песню запевай! Вспомни мудрые слова «Ветхого завета»: “Все проходит, все пройдет, В том числе — и это!”
Из ДК они с Грубиным вышли последними. Остальные лабухи разбежались раньше, а Виталию, как главному в группе, приходилось запирать подсобку и отчитываться перед сторожем. Погода переменилась: днем подкапывало с крыш и яркое солнце предупреждало о близости весны, сейчас же им в лицо с клубного порога ударила колючей ледяной крошкой пурга-поземка, когда, оглядываясь, видишь, как в мгновение ока стираются и исчезают в снегу ямки, только что вытоптанные ногами. Шли дворами — ближе и не так дуло. Большей частью молчали. Говорить было и не о чем, и неудобно. Но чтобы молчание не стало тягостным и неловким, а не потому, что его это действительно волновало, Виктор спросил: - Давненько я вас с Татьяной не видел. У вас с нею как? - А никак! — с деланной веселостью ответил Виталик. - Не понял… Что случилось? Вроде все так отлично складывалось… - В том и дело, что вроде отлично… Понимаешь, Витька… Короче, как бы ты отнесся к девчонке, с которой встречался несколько месяцев и которая бы в один прекрасный день заявила, что ей встречаться с тобой стыдно, потому как ее подружки над тобой смеются и говорят, будто ты не модно подстрижен? Виктор остановился и посмотрел на Грубина вытаращенными от удивления глазами. Усмехнулся, сказал вкрадчиво: - Ты не обидишься и драться не полезешь, если я прямо скажу, что о такой девушке думаю? - А вдруг у нас мысли сходятся? Ну-ка давай хором, на счет «три». Раз, два, три!.. И оба на всю улицу заорали: - Беспутая!!! (Это ужасно нравившееся им слово Виктор привез прошлым летом из Кировской области, где гостил у родственников. Словечко и правда было классным, многозначительным и незатертым, особенно если произносить его по-вятски, слегка растягивая последние гласные.) Расхохотались, и Виктор слегка Витальке позавидовал: тот на глазах оживал, избавляясь от терзавшей его боли и обиды. - Такие вот, Витька, дела. И ничего объяснять не надо!—Грубин, пряча лицо от ветра в скворечником сложенные ладони, закурил. Он был старше, учился в Верхнетуринском колледже на четвертом курсе и, в отличие от не курившего по малолетству и в страхе перед родителями Виктора, дымил открыто даже дома. - Объяснять нечего, все понятно, но в голове не укладывается… - Виктора потянуло на откровенность.— Чем дальше, тем больше убеждаешься: все они…особи женского пола одинаковые. За что же мы их… вернее, что мы в них любим? Чем сами себя мучаем, из-за чего ночей не спим? Если все они такие, какими мы их себе представляем: трогательными, мечтательными, добрыми, нежными — то откуда старые стервы берутся? Виталька слушал внимательно, кивал, соглашаясь. - Сами себя обманываем. Потому что без обмана не можем. Или не хотим! - Тоже верно! «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»… Но одним дуракам легко живется. Хотя, если разобраться, когда сам себя накрутишь, сам себе напридумываешь всякого, чтобы страдать… Тяжко, однако, потом разочаровываться. И не потому, что не из-за тех страдали, а потому, что, на самом деле, никаких поводов для страданий не было… Только этим качеством, пожалуй, недураки от дураков и отличаются! - Смотрю я на тебя, и в голову цитата лезет, не помню, откуда: «Вы неисправимый романтик, Виктуар»! - Я романтик?! — удивился Виктор.— Спасибо за комплимент: я о себе никогда так хорошо не думал. Романтиком может быть только очень добрый и наивный человек, к числу коих я — увы!— не принадлежу! Я скорее пессимист, доведенный до предела, циник, каких свет не видывал… Просто надо же во что-то верить. Виталик, помолчав какое-то время, процитировал: - «Мне надо на кого-нибудь молиться…» И правильно. А иначе кто мы? Без этого ты бы ни одной строчки не сочинил, а я бы ни одной мелодии не придумал… Помнишь, ты мне первые свои стихи показывал?.. - Это цикл я назову «Из ранних», - усмехнулся Виктор. - Мне из них запомнилось: «Тот любит искренне и нежно, кто любит с болью, безнадежно». В самую точку! - А, ерунда! Пошло и банально… Лучше, чем у Франсуа Вийона, не скажешь! «От жажды умираю над ручьем»… Легко напиться — этого добра всегда на наш век хватит, но скорее сдохну, чем напьюсь не из твоих ладоней… Они уже подходили к Виталькиному дому. - Ты только не заиграйся, Витек. Может случиться, что ты в нормальной ситуации все повернешь на боль, лишь бы эту боль испытать. Сие уже мазохизм… И, кстати… Я ведь даже рад, что у меня с Татьяной так вышло. Только представлю: ну, ходили бы с ней, встречались… Ссорились по пустякам, потом мирились… У меня, положим, терпения бы хватило. Так или иначе уломал бы, никуда бы она от меня не делась… Теперь самому смешно: а на фига мне, спрашивается, оно было надо? А поскольку нынче я свободен… - Виталька мечтательно закатил очи горе.— Есть у вас в школе одна зеленоглазая, в 10-ом «А» учится… Галей, вроде бы, зовут… Познакомишь? Виктор, обледенев изнутри, неопределенно кивнул.
Они распрощались. Виктор распахнул пальто и размотал шарф, подставляя колючей поземке перекошенное лицо. Криво усмехнулся, подумав, что своим поведением оправдывает подозрение Грубина насчет мазохизма, торопливо зашагал прочь, забирая по широкой дуге через улицу Союзов в сторону киноцентра «Октябрь», на улицу Майданова. В голове вертелось: «Если ж случится, что друг мой влюблен, а я на его пути, - уйду с дороги, таков закон: третий должен уйти»… Слова казались дурацкими. Потому, что в подобной, еще не свершившейся, но более чем вероятной ситуации именно так он бы и поступил. Не ради испытания чувства боли — отнюдь! Ничто не помешало ему надраить физиономию Валету. Но участием Грубина традиционный любовный треугольник: «Я люблю ее, а она любит того, кого я ненавижу» – превращался в вытянутый ромб, где Виктор оказывался на самом дальнем от Калининой расстоянии. Соперник-враг и соперник-друг находились гораздо ближе и в равных условиях. В Витальке же он не мог не признавать качеств, делающих его более достойным Галиной любви, потому что сам Виктор такими качествами не обладал. Одно лишь сомнение кислотой разъедало душу: Грубин при его невысоком росте непропорционально широкоплечий, внешне не считался привлекательным в глазах девчонок, что с лихвой искупалось его музыкальной славой, поэтому в поклонницах недостатка у него не было. А вдруг Галина купится на популярность, а не на реально присущее Виталику прекраснодушие?
Он не хотел плохо думать о ней, но думал, мучился этим, и ноги сами несли его к ее дому… Зайти в ее подъезд он не решился и, стоя в тени дома напротив, с тоской смотрел в освещенные окна ее комнаты, а в голове голосом Грубина звучали слова, складываясь в очередную песню:
«Твердят друзья, что сошел с колеи, Что пьян все время я, а я пьян от любви; От слов ее и взоров я пьян без вина, От улиц, по которым прошла она!
Я пьян от шторы В квадрате окна— Окна, откуда мне Улыбалась она; От тополей и кленов, что в солнечный день ее укрыли в тень…»
6. «И во власти несбыточных грез…»
В ночь на двадцать второе февраля ему снилась она, Галя. Такое случалось редко — гораздо реже, чем он того хотел… Он лежал в постели с широко раскрытыми глазами, стараясь удержать ускользающее видение и испытывая невыносимое отчаяние от невозможности пережить это в действительности. - Витька, вставай! — мать, собираясь на работу, привычно возилась на кухне.— Вставай, будущий защитник Отечества, в школу опоздаешь! - Щас встану! — Виктор демонстративно, до хруста выворачивая кости, потянулся — и тут же тихонько свернулся под одеялом, оттягивая, насколько возможно, начало хлопотного дня…
И во власти несбыточных грез От ее поцелуев я замер, И глаз ее, влажных от слез Я касался своими губами…
Он поморщился: вновь получилось нечто банальное, приемлемое разве что для попсовой песенки, а не индивидуальное, сокровенное, характеризующее только его, Виктора Торопова, с его неповторимыми чувствами… И решительно, рывком поднялся с кровати.
Мать уже ушла — он слышал, как хлопнула дверь. Родители работали по сменам, и в их семье не прощались с назидательными напутствиями и церемониальным поцелуем в щёчку. Семья вообще редко собиралась в полном составе даже в праздники. Отец работал на аглофабрике, мать — на ДОФ-3, то есть оба по скользящему четырехдневному графику. Собственно, и Виктор с младшим братом, Санькой, сладко сопевшим на соседней кровати, постоянно учились в разные смены. Так что к одиночеству Виктор давно привык и научился ценить его за возможность безмятежно предаваться своим мыслям, мечтам, сочинительству… Времени оставалось в обрез. Он торопливо умылся, похватал приготовленный матерью завтрак. Подмигнул, скорчив рожу, собственному отражению в зеркале в прихожей, пропел, меняя интонацию и тембр, на два голоса: «—А-зе, сто-зе вам и здеся на-а-адо? — А ничего, брат, здравствуй!— Здеся не места.— Я, брат, еду в чужие краи.— В чужие краи? — В Америку.— В Америку?.. А-зе, сто-зе, эти сутки здеся не места! — А почему же бы и не место? — А потому-зе, сто не места.— Ну, брат, это все равно. Место хорошее; коли тебя станут спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку…» Приблизил лицо к зеркалу почти вплотную, приставил указательный палец правой руки к виску, щелкнул языком, изображая выстрел. Оделся, подхватил школьный рюкзачок и вышел из квартиры.
В школе он первым делом проверил, висит ли на стенде объявлений плакат с сообщением, что 22-го февраля, в честь Дня Защитника Отечества в школе с 18-ти часов проводится тематический бал-конкурс для старшеклассников под названием «Сударь и сударыня». Плакат висел на месте, то есть вечер никто не отменял, чего в глубине души Виктор опасался. Потом он поднялся на третий этаж, где у кабинета физики томился 10 «А», и успокоился окончательно, увидев Галю, о чем-то весело щебечущую с одноклассницами.
На уроке истории он почему-то вспомнил про беднягу Валета и, постучав по плечу сидевшую впереди Настю Леденеву, шепотом поинтересовался: - Не знаешь, куда Леха Велетов делся? Я его третий день в школе не вижу… Леденева удивилась: - А почему ты о нем у меня спрашиваешь? - А у кого, как не у тебя? — Виктор сподобился на наглую лесть.- У кого про нашего красавчика спрашивать, как не у главной красавицы в школе? Так все-таки что с ним? - Ничего особенного. Заболел. - Да? И больше ничего? - А что он не может заболеть как все нормальные люди? И вообще, твой-то какой интерес, вы с ним вроде ни с какого боку не друзья! - Да вот хотел ему анекдот рассказать… Научился ежик попой дышать — сел на пенек и задохнулся! Леденева минуту беззвучно тряслась, потом не выдержала, фыркнула и со словами: «Извините, Анна Григорьевна!» — с хохотом выбежала из класса. - Что с ней? — ткнул Виктора в бок Сашка. Виктора понесло: - У нее фантазия разыгралась… Есть такой тест на воображение. Про карлика. Показать? - Покажи! Виктор ниже уровня парты, чтобы не видела историчка, протянул в его сторону ладонь. - Представь: у меня на руке стоит карлик… Только хорошенько представь, как он выглядит, какого цвета на нем курточка, какой колпачок, пуговицы на курточке… Представил? - Ну… - А теперь возьми его за нос! Сашка с уморительно серьезным видом вытянул вперед сложенные щепотью указательный с большим пальцы. - Взял. Что дальше? Виктор другой рукой показал расстояние в два раза большее. - А карлик-то вот такой! Сашка задумался, добросовестно пытаясь понять смысл происходящего. - Ну, и где здесь прикол? Виктор умилился: - А нет никакого прикола! Просто у тебя вполне здоровые ассоциации — то есть очень хорошее образное мышление, чистое и неиспорченное! В отличие от некоторых! Ты на перемене этот тест кому-нибудь из наших девчонок покажи — увидишь, в каком направлении их ассоциации работают! - Думаешь, стоит? — с сомнением переспросил Сашка. Виктор жестом показал, что стоит, еще как стоит.
На втором уроке, на ОБЖ, он неожиданно помрачнел, ушел в себя, отстраненно отвернулся к окну, задумался… Обиженный Сашка — он таки рискнул протестировать на перемене да не кого-нибудь, а Веру Рашковец, Верочку, пай-девочку, и, естественно, был назван гнусным пошляком, - демонстративно дулся и Витькиным медитациям не мешал. «…Подумайте об этом: судьба вашего брата и вашей матери в ваших руках. Я же буду ваш раб… всю жизнь…» Слова вспоминались легко с любого места. Важнее была интонация звучания, выстроеннось их с Галей ролей так, чтобы получился сыгранный дуэт, где бы каждый подыгрывал партнеру, а не просто подбрасывал ему реплики. Украдкой он достал томик Достоевского, раскрыл: «…Черт возьми! Народ пьянствует, молодежь образованная от бездействия перегорает в несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях; откуда-то жиды наехали, прячут деньги, а все остальное развратничает…»
Так значит, выстрелишь, зверок хорошенький? Стреляй же! Ну?! Не медли, не жалей! И жизнь мою, как анекдотец пошленький, Своей рукой перечеркни. Скорей!..
Строфа за строфой выстраивались на бумаге легко, словно по наитию свыше…
На четвертой перемене, перед английским, их пути с Галей впервые пересеклись. - Привет, - сказал Виктор, потому что надо было что-то сказать. - Здравствуй, - ответила Галина, потому что должна была что-то ответить. - Ты не передумала насчет сегодняшнего выступления? - С чего ты взял? Нет, конечно! Виктор, извиняясь за глупый вопрос, развел руками. - Ну, мало ли, что могло произойти… Галя, бесцеремонно зацепив его за локоть, отвела в сторону. - Ты слова выучил? - Выучил, но не в этом дело… - А в чем? Разговор получался странный, для Виктора неприятный. Он стерпел бы от нее и большее, но Галино высокомерие объяснялось только тем, что в ее глазах он выглядел полным ничтожеством, с которым не церемонятся. Обидным, как ни странно, было то, как она, походя и не задумываясь, унижала его и тем унижала себя, не вписываясь в тот возвышенный образ, в каком он ее себе представлял. - Прогнать бы сценку надо… - Ерунда! — раздраженно сказала Галя.— Я в драмкружке шесть лет занималась и знаю: для актера главное — импровизация и кураж! У нас все равно не получится отработать каждое движение, каждый жест — этому актеров специально учат, да и то при наличии у них врожденного таланта к лицедейству, коего в тебе я — ты уж не обижайся! - не вижу. - Хорошо. Допустим, ты права… Но как ты можешь быть уверена, что у нас все получится? Тем более, если сомневаешься в моих способностях? - Достаточно того, что я уверена в себе!.. Ладно, - Галя примирительно коснулась его рукава.— Приходи пораньше, часов в пять, а еще лучше в полпятого. Все равно костюмы надо проверить, насчет грима сообразить… Разок-другой прогоним. Только не опаздывай! Перемена заканчивалась, и они разошлись по кабинетам.
В общем, день начинался весело. Даже слишком. Наверное, потому, что он предчувствовал, чем для него этот день закончится…
7. «Как хотите, но, заметьте, я говорил еще только в виде предположения…»
До назначенного времени Виктор успел вымыть голову; доделал из коричневой бумаги цилиндр; примастрячил к светлым летним брюкам снизу две широкие резинки, предполагая, что именно так выглядели пресловутые штрипки; на диване повалялся с «Преступлением и наказанием», преисполненный благих намерений подготовиться к выступлению…
И проснулся уже пятнадцать минут пятого с жуткой мыслью: «Проспал!» Торопливо подскочил, отчего гулко застучало в груди сердце, заметался по квартире, собирая вещи… Он не опоздал, благо школа была рядом.
Школа преобразилась: два-три плаката в честь Дня защитника Отечества, несколько гирлянд в дверных арках и десятка полтора разноцветных воздушных шаров на стенах создавали праздничное настроение. Со стороны актового зала слышалось буханье барабана и вой настраиваемых электрогитар. По рекреациям носились с загадочными от дискотечного макияжа глазами девчонки, от которых волнами исходил аромат духов и дорогих дезодорантов, несколько восьмиклассников усердно таскали мебель, отрабатывая право присутствовать на взрослой дискотеке.
В поисках Галины Виктор поднялся на третий этаж к кабинету истории, спустился на второй к Воспитательскому центру, прогулялся до актового зала, заглянув в который с удивлением и радостью обнаружил на подиуме рядом со сценой лабухов из «Квинты», помахал рукой Грубину; вновь спустился в гардероб, где, наконец, и встретил только что пришедшую Калинину. Галя бесцеремонно всучила ему два объемистых, но не тяжелых пакета, кивком приглашая следовать за ней, попросила у вахтера ключ от кабинета истории, тут же полученный ею, пользующейся полным доверием классного руководителя, без всяких проволочек. Семеня за Галей по лестнице, он спросил: - А разве на вечере «Квинта» играть будет? Я думал, обыкновенная дискотека… - Тебе-то что? — не удержалась от колкости Галя.— Танцевать собираешься? - Обижаете, сударыня! — оскорбился Виктор. — Кстати, осмелюсь напомнить, что вторая мазурка — за мной, обещали-с… - Когда? - Не помните-с? Ничего, бывает — все в заботах, хлопотах, мало ли, какие пустяки выпадают из памяти. Так что смело плюйте тому в глаза, сударыня, кто рискнет обвинить вас в раннем склерозе! Мне же достаточно, если вы просто подтвердите ваше согласие оставить вторую мазурку за мной. - А почему не первую? - У вас все-таки определенно проблемы с памятью, сударыня!— утонченно вежливым тоном съязвил Виктор.— Увы, я не имею чести состоять в родстве с членами августейшей фамилии, равно как и быть вашим родственником, очаровательнейшая, а ведь только вышеупомянутые имеют честь претендовать на первый танец с королевой бала, коей вы, вне всякого сомнения, являетесь! - Да? — задумалась на мгновение Галя.— Ну, тогда ладно… Виктор с грустью про себя заметил: ни одно девичье сердце не устоит перед грубой лестью, и как легко решались бы все его проблемы, научись он льстить без иронии. Но — увы!— в его представлении лесть ничем не отличалась от вранья, целью которого по отношению к девушке всегда оставалась циничная пошлость откровенного ее, девушки, домогательства. Входя в кабинет истории вслед за Галей, он, как ему ни досадно было, пояснил: - Я ведь чего про «Квинту» спрашивал… Они сегодня должны в Клубе имени Шиханова выступать… Мне Грубин говорил… - Отменили в «Шиханова» концерт… А разве ты знаком с Грубиным? Это для меня новость… Виктору очень не понравилась интонация, с которой она произнесла Виталькину фамилию.
В кабинете Галя отправила Виктора к двери: - Никого не пускай и не оборачивайся, пока не скажу! Виктор, побагровев, вперился глазами в облупленную краску, окаменел, боясь пошевелиться, сдерживая вдруг ставшее прерывистым дыхание. Биение сердца казалось ему не менее оглушительным, чем буханье барабана в актовом зале, но не заглушало характерный шелест снимаемой и одеваемой Галиной одежды… - Все, можешь обернуться! Явно гордясь собою, она, как на подиуме, прошлась по проходу между партами и в повороте взметнула подолом юбки. Виктору выразить восхищение ее внешностью не составило труда: он обалдел не меньше Разумихина на лестничной площадке в номерах купца Бакалеева. Дуня просто не могла быть более красивой, чем Галя Калинина в костюме девушки девятнадцатого века - в белоснежной блузке с кружевными воротничком и рукавами, в строгого покроя шерстяной плиссированной юбке, в накинутом на плечи пуховом платке, с черной лентой, вплетенной в волосы, убранные в корону на затылке с двумя вьющимися по вискам локонами. - Впечатляет? — Галя кокетливо стрельнула глазками и вновь провернулась, взвихрив подол и сверкнув ногами в белых чулочках и модных полусапожках на высоком каблуке. Виктор, не отрываясь, смотрел на нее тяжелым остановившимся взглядом. И сказал то, что сказал, только потому, что в данной ситуации это могло сойти за юмор, хотя он был абсолютно искренен: - Один ваш поцелуй, сударыня, - и умирать не страшно… Галя хмыкнула и взглядом смешала его с пылью. - Помнится мне из Чернышевского: «Никогда не давай никому поцелуя без любви»! Виктор неожиданно схватил ее за плечи, сдавленно прерывающимся голосом выпалил: - Так, значит, не любишь? Галины плечи напряглись, зеленые глаза в легком прищуре смотрели на него в упор и обдавали таким невыносимым холодом, что Виктор чуть не застонал от отчаяния. Дождавшись, когда он уберет свои руки, она тихо сказала: - Мы уже репетируем? - Конечно! А ты о чем подумала? - А ты? — вопросом на вопрос тихо ответила Галя, и Виктор, не выдержав пристального взгляда ее зеленых глаз, опустил голову, промямлив: - «…Как хотите, но заметьте, я говорил еще только в виде предположения… А вы твердо уверены, что я Марфу Петровну отравил?» - Стоп! Так дело не пойдет! Я в тебе еще Свидригайлова в упор не вижу. Переодевайся! Пикантность ситуации позволила Виктору чуть-чуть расслабиться. - Ну, тогда стой на стреме, а то заявится, как давеча, Екатерина Великая, — и пропала твоя репутация! Заметь: твоя, а не моя: я ведь могу и справку предъявить! В том, что намерения имел самые серьезные и готов на тебе жениться… - Трепло! — рассмеялась Галя. Она подошла к двери, приоткрыв ее, осторожно выглянула, снова закрыла, не отпуская ручку. - Начинай, в Багдаде все спокойно! Виктор торопливо стащил через голову свитер, достал из рюкзачка и надел поверх белой рубашки жилет от отцовского костюма-тройки, выпростал из обшлагов брюк до времени спрятанные штрипки, натянул их поверх туфель, накинул на плечи из отцовского же старого плаща переделанный сюртук и нахлобучил на голову цилиндр. Хлопнул в ладоши, привлекая Галино внимание: - Оп-ля-ля! А вот и я - весь в коричневом, местами в белом! Обернувшись, Галя одобрительно улыбнулась: - А ничего получилось! Похож, нечего сказать! Виктор с подозрением спросил: - Это комплимент или оскорбление? Не дожидаясь ответа, достал из рюкзака маленький игрушечный, но видом как настоящий револьвер, белые нитяные перчатки и легкую полуметровую тросточку, для набалдашника которой ему пришлось раскурочить одну из отцовских отверток с наборной пластиковой ручкой, выполненной заводскими мастерами по спецзаказу. С намеком на изящество натянул перчатки. Покрутил тросточкой в воздухе, изображая великосветского хлыща, револьвер же отдал Галине, предупредив: - Осторожнее, он заряжен. Бабахнет неслабо, если спустить курок. - Это ты так шутишь? - Это я так абсолютно серьезно. Не будешь ведь выстрел губами изображать? — он показал, как изображать не надо:- Пуу!!! - А что? У тебя неплохо получается. Как говорил персонаж одного фильма: «Неподражаемое звукоподражание»! Только не опасно, если он выстрелит? - Нет, конечно. Я же не идиот заряжать его по-настоящему, зная, что целиться ты будешь в меня… Там просто усовершенствованный пистон особой конструкции. - Ты, оказывается, еще и пиротехник? Недавний взрыв в кабинете химии случайно не твоих рук дело? - Нет, что ты… И как ты могла так плохо обо мне подумать?! К этому взрыву я никак не причастен, а вот к прошлогоднему, когда у обэженщика стул взорвался… я тоже не имею ни малейшего отношения! - Странно, я многого о тебе не знала! Виктор встрепенулся. - А ты меня совсем не знаешь, Галя, - сдавленно сказал он и тут же, испугавшись пронзительной тоски и горечи, прозвучавших в его словах, надул грудь, выпятил вперед подбородок, манерным жестом снял цилиндр, поправил прическу, шаркнул ножкой. - Во мне такое обилие достоинств, что на их фоне даже присущие мне недостатки кажутся милыми и симпатичными! На это Галя для него предсказуемо отозвалась: - А не является ли, сударь, склонность к хвастовству главным вашим достоинством? - Отнюдь! — Виктор выдержал многозначительную паузу.— Это всего лишь самый большой и оттого самый милый мой недостаток. О главном своем достоинстве по причине исключительной, феноменальной и не имеющей аналогов в мировой истории скромности я умолчу… - Опять странность: вроде бы и шутишь, а глаза у тебя как у дворовой собаки. О чем ты на самом деле думаешь, Виктор? Знаешь, я давно поняла: больше всех иронизируют над собой люди с комплексами. Особенно в подростковом возрасте. - О чем думаю? — Виктор внутренне кричал: «Неужели не догадываешься?!» - Это словами не выскажешь, об этом только прорычать можно… Или пролаять! Галя с каким-то торжеством развернулась к нему и потребовала: - Ну, хоть намекни! - Намекнуть? — грустно улыбнулся Виктор.— Изволь! — и полушепотом продекламировал:
От жажды умираю над ручьем, Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя; Куда бы ни пошел, везде мне дом; Пустыня — мне страна моя родная!
- Не поняла… - Это я так, о своем, подростковом… Был во Франции в пятнадцатом веке поэт, Франсуа Вийон… Галя, спохватившись, посмотрела на часы. - При чем здесь Франсуа Вийон? До начала конкурса меньше часа осталось! Давай хоть разок текст прогоним!..
Каждое мгновение из этих оставшихся минут Виктор вбирал в себя, как ныряльщик вбирает воздух, прежде чем погрузиться в холодный темный омут, понимая, что именно эти воспоминания останутся единственным связующим звеном между ним и Галей уже после сегодняшнего вечера. И он страстно желал, чтобы репетиция длилась вечно. Пусть даже при том нескрываемом пренебрежении, насмешках, обдававших его ледяным холодом и якобы ставящих его на место, которого он в ее глазах заслуживал, пусть даже с постоянным унижением, готовностью воспринимать любую ее прихоть и угождать ей во всем — в том числе и в ситуациях, когда он видел ее неправоту и уверенно знал, как сделать лучше. Лишь бы она была рядом, лишь бы видеть ее глаза, слышать ее голос, лишь бы она хоть таким образом воспринимала его как человека, живущего на Земле в одно с нею время…
Я не властитель дум твоих, В твоей судьбе я — гость нежданный; Не суждено нам быть двоим, Но ты мне в мире всех желанней…
Высказаться, выкричаться, исповедаться перед нею он мог только словами роли: - «…Я возьму еще вам паспорт… вашей матери… зачем вам Разумихин? Я вас также люблю… Я вас бесконечно люблю. Дайте мне край вашего платья поцеловать, дайте! Дайте! Я не могу слышать, как оно шумит. Скажите мне: сделай то, и я сделаю! Я все сделаю. Я невозможное сделаю. Чему вы веруете, тому и я буду веровать. Я все, все сделаю! Не смотрите, не смотрите на меня так! Знаете ли, что вы меня убиваете…» Но его надрыв, действительно временами переходящий чуть ли не в рычание, Гале не нравился: - Витька, не переигрывай! У тебя мексиканское кино получается — для полного впечатления остается на колени броситься, рубашку на себе порвать! Не стоит делать Свидригайлова большим шутом, чем он есть на самом деле. - Я делаю его шутом?! – удивился Виктор.— Мне кажется, именно так он и должен вести себя, если по-настоящему ее любит… - Любит?! Эту жалкую истерику ты называешь любовью?! Хм!.. И умоляю, ботву про то, что каждый любит как умеет, пожалуйста, не начинай, а? Так не любят! Это все равно, что подкараулить девушку в ночи, напугать ее до полусмерти, выскочив из темноты с воплем: «Я люблю тебя»! Любая решит, что перед нею маньяк, и будет права! Свидригайлов Дуню не любит, как может, а домогается, как умеет! - Если бы он хотел ее взять, то взял бы! Неужели непонятно?! С его-то опытом разврата, когда он ни одной юбки не пропускал и научился к каждой женщине подбирать ключи! Помнишь его слова Раскольникову о потаенных струнах женской души? И здесь он прав: женщина как скрипка — кто умеет, тот и играет! Другое дело, что женщина предпочитает игру умелого. Захоти он разврата - уболтал бы за милую душу, а он сорвался! Просто испугал ее, когда не сумел скрыть свою страсть. Получилось, по твоим же словам, выскочил аки тать в ночи, из-за угла, со своим признанием!.. И в номерах ему никто не мешал завалить ее в кровать, особенно после выстрела. Она же тогда от переживаний чувств лишилась, обмякла вся, а для насильников это именно то состояние, когда они по отношению к женщине мужскую силу проявить способны! - Ого, удивительная осведомленность про насильников! Интересно, откуда? - От верблюда! А если скажу, что эти выводы есть плод моих эротических фантазий? Что, презирая меня, сможешь отмахнуться от моих слов, будто они гроша ломаного не стоят?! Ты не знаешь главного, Галя, а вернее, просто никогда об этом не думала, привыкнув эти вопросы решать по-девчоночьи, по романтическому книжному стереотипу… Настоящая мужская любовь всегда предполагает, что мужчина в любимой видит большее, чем она собою представляет, и получить от нее мечтает большее, чем она как женщина способна ему дать! Это пугает, потому что проявляется через усиление страсти, устрашающей девушку именно своей непонятностью и оттого кажущейся ей грязной, развратной… - В таком случае, я предпочту пока с такой вот мужской любовью погодить, мне пока и юношеской предостаточно!— холодно констатировала Галя. Виктор содрогнулся, как от нокаута. Все, что он говорил и чем хотел достучаться до ее сердца, оказывалось напрасным, и хотелось выть, лезть на стену или выброситься из окна. Галю упрекнуть было не в чем — она просто не могла думать по-другому. Это приводило Виктора в отчаяние: он-то как раз прекрасно понимал: любую девушку в ее представлениях о любви неизбежно ждет жесточайшее разочарование, когда вместо предполагаемых высоких чувств она столкнется с тем, что заранее отвергала как грязь и пошлость в отношениях между мужчиной и женщиной. И ужас в том, что рано или поздно эти отношения станут для нее нормой и необходимостью, подменяя наивные девичьи мечты о любви как о чем-то не существующем в реальной жизни, несбыточном…
Послышался настойчивый стук в дверь, открыв которую в класс заглянул… Алексей Велетов. - Галя, можно тебя на минутку! - вежливо сказал он и, увидев Виктора, потемнел лицом. Галя с готовностью кивнула. - Извини, Витя, я сейчас… - сказала она и вышла. Виктор с тихим стоном рухнул на стул у ближайшей парты…
Галя вернулась минут через пять, слегка возбужденная, раскрасневшаяся, с озорными искорками в загадочных изумрудных глазах. - Продолжим? - Подожди… - глухо, продавливая в горло комок, сказал Виктор.- После того, чему я — увы! — только что оказался невольным свидетелем, мне нужно придти в себя… - А чему ты оказался свидетелем? Что ты видел? Воображение разыгралось, молодой человек? — Галя резко развернулась к нему и вызывающе тряхнула головой, поправляя прическу. — И попрошу вас, юноша, учесть: есть вещи, которые вас никаким боком не касаются! …И случилось так, что на этот раз, впервые, не Виктор, а она отвела глаза, не выдержав его затуманенного болью взгляда. Отвернулась к окну, снова нервным жестом поправила прическу и заговорила после короткой паузы неожиданно тихим голосом — не оправдываясь, а скорее, признав право Виктора на его внутреннюю боль, пытаясь что-то ему объяснить: - Помнишь, ты мне историю со справкой рассказывал? Правда, смешно… Но есть еще одна история… Тоже смешная! — она резко развернулась.— Так вот была у меня подруга… Она с родителями уехала из Кушвы после восьмого класса, и лучше ее у меня подруги уже никогда не будет… - Я ее знаю? — машинально спросил Виктор. - Знаешь. Это Наташка Орлова… - Первый раз слышу. - Знаешь, знаешь… Сейчас поймешь, о ком я… Однажды весной, два года назад, над нею прикололись два парня… Они случайно шли в тот же дом, куда по своим делам шла она, а перед подъездом один из них вдруг хвать другого за руку: «Будь джентльменом — пропусти вперед даму!» Тот, второй, джентльмена из себя изобразил, даже шаг в сторону отступил, а когда Наташка, смущенная столь неожиданным и для нее приятным вниманием, проходила мимо, выдал… Спокойненько так, флегматично, будто бы между делом: «Ну, ты, дура, проходи быстрее…» Галя выразительно посмотрела на Виктора. - Но ведь я же сразу извинился! Господи! Как это все…-Виктор, сдерживая стон, едва не скрежетал зубами. Потом заговорил… Торопливо, пытаясь оправдаться, понимая, что при этом выглядит смешным и жалким: - Да мы так с Сашкой Карпинским тогда постоянно прикалывались — молодые, глупые… причем, ведь намеренно себя придурками выставляя! А подруга твоя тогда действительно повела себя не как дура, в отличие от прочих! Никогда не забуду ее слова: «Надо же! А оно еще и разговаривает!» А я, поскольку впервые тогда в подобной ситуации не дуру увидел, так ей об этом и сказал, прощения попросил!.. Галя вздохнула: - Понимаешь, Виктор… Если бы на месте Наташки оказалась любая другая девчонка… Но это была моя подруга, для которой ты навеки останешься придурком, который обозвал ее дурой… А что касается меня… Для меня ты — человек, который оскорбил мою лучшую подругу… И с этим ничего не поделаешь, и изменить тут уже ничего нельзя… Так что давай-ка лучше репетировать! …Виктор поднял на нее виноватый взгляд, но лица Гали не увидел — горячая кровь стучала в висках, а глаза застило багровым туманом… Страшней всего на свете то И самой страшной болью ранит, Когда нечаянное зло Твое не в силах ты исправить…
8. «Мое разбитое сердце будет жемчужиной твоей коллекции».
Естественно, пройти сцену они не успели — минут за десять до шести в классе объявилась Анна Григорьевна, потом забегали, засуетились девчонки из 10-го «А» класса, меняя сапоги на бальные туфельки, подмазываясь и поправляя прически, и Виктор вынужденно удалился, напутствуемый Галиной: - Подождешь меня в гримерке, и не очень там маячь у всех перед глазами!
В гримерке — тесном закутке между кабинетом музыки и актовым залом - было не протолкнуться: перед началом представления здесь собрались и по-тихому мандражировали все его участники. В гордой позе римского патриция в накинутой на плечи простыне прохаживался вымазанный коричневой гуашью Толик Садыков, изображая Отелло. Виктор развеселился, узрев, что его шутка насчет удушения несчастной Дездемоны нашла свое воплощение в мудрых головах Садыкова и Кристины Осташковой из 9-го «Б». У зеркала толкались девчонки в живописных нарядах и с размашистой щедростью наштукатуренные. По костюмам легко угадывалось, кто из них изображает Бекки Тетчер, кто Софью Фамусову — и так от Лизаньки Муромской до Незнакомки и Булгаковской Маргариты. Партнеры их скромно стояли в стороне, у подоконника, вид держали независимый, подчеркивая свое ироническое отношение к происходящему. - Привет, Витька! — отклеился от подоконника и, протягивая руку, бросился навстречу Виктору друг и соратник по парте. Виктор, несмотря на только что пережитое, не смог удержаться от смеха: на Сашке была какая-то хламида из мешковины, украшенная сделанными из бельевой веревки бранденбурами, а к щекам приклеены огромные бакенбарды желтого цвета, более напоминающие пейсы и делающие Сашку похожим на кота Базилио. - В натуре Базаров! Сашка, шмыгнув носом, спросил подозрительно: - Издеваешься, да? А сам-то что за птица? - Аркадий Иванович Свидригайлов, - манерно представился Виктор, и оба расхохотались. - Здравствуй, Витя! — к ним подошла Светка Белова в ослепительном бальном платье с кринолином и декольте. - Здравствуй, Светлана. Ты никак под Наташу Ростову молотишь? Классное платье, и, кстати, оно тебе очень идет. - Спасибо,— Светка кокетливо опустила ресницы.— Наконец-то ты обратил на меня внимание… - А как не обратить — одно декольте чего стоит! Возникают определенные мысли, знаете ли… - А хотите анекдот в тему? — вклинился в разговор Сашка.—Однажды поручик Ржевский сказал Наташе Ростовой очередную пошлость, после чего та вся в слезах прибежала к Пьеру Безухову… Но дослушать анекдот не пришлось — в гримерку ворвалась Елена Николаевна, методист-организатор Воспитательского центра, за глаза — просто Леночка. - Начинаем! Сейчас парад литературных героев - первый конкурс, где жюри оценивает пластику и костюмы, потом жеребьевка, выступление и третий тур конкурса — общий вальс в финале. Все собрались? Все готовы?
Перед дверями в актовый зал, за которыми слышался пугающий гул, Леночка построила господ артистов парами и возмутилась, обнаружив отсутствие у Виктора его прекрасной половины. - Ну, Торопов!.. Виктор, округлив глаза, удивился: он-то то здесь причем? Леночка объявила, что все хотят ее смерти и что в самом ближайшем времени могут злорадствовать, потому как ее инфаркт не за горами; потом убежала в зрительный зал предупредить о задержке авторитетное жюри, а когда вернулась, Галя уже стояла рядом, держа Виктора за руку, и невинно хлопала глазками. Не находя слов от возмущения, Леночка погрозила ей пальцем, приоткрыла дверь и кивнула музыкантам: начинаем!.. Гул в зале то ли стих сам по себе, то ли был заглушен мелодией вальса из фильма «Доктор Живаго», которую «Квинтовские» лабухи исполнили слаженно и на удивление красиво. Но едва первые пары начали дефиле на сцену, с новой силой грянули аплодисменты и одобрительный свист.
Перед их выходом Галя выпустила из руки ладонь Виктора, раздражительно прошипев: «Не я, а ты должен предложить мне руку, тупица!» - Руку?! — воодушевился Виктор. — С превеликим удовольствием… - он изогнул локоть крендельком и галантно наклонился.— Кроме руки, могу и сердце предложить! - Стоит ли так беспокоиться, Витенька, - отшутилась Галя.— Я собираю разбитые сердца, как индеец скальпы, ты не знал? - Согласен! Мой скальп, то бишь мое разбитое сердце, будет жемчужиной твоей коллекции! Во время представления и жеребьевки, когда Галя вытянула номер их выступления (четвертый), он с удивлением обнаружил странную вещь. Он узнавал людей, сидящих в зале, мог почти каждого назвать по имени, но лица смазывались, пропадали во тьме. То, что у театралов называется «мандраж», он испытал в полной мере, с ужасом думая, каково же будет ему выступать и говорить слова, когда, казалось, язык прилип к гортани, а ноги вибрировали в коленках, став негнущимися, ватными…
В узком душном закутке «предбанника» актового зала, где господа артисты дожидались своей очереди, ему изменило даже чувство юмора, всегда с особой силой пробуждавшееся в экстремальных ситуациях. Потом, вспоминая эти томительные минуты, Виктор даже удивлялся: на самом деле было очень весело. Кто-то, выглядывая из-за кулис, комментировал происходящее; кому-то приходилось, махнув рукой на приличия, торопливо переодеваться, что-то подшивать, подвязывать. Он же сомнабулически стоял в стороне и думал, что вряд ли когда повторится блаженство, которое он испытал, держа ее узкую ладонь в своей руке… Она тоже волновалась. Но в ее волнении чувствовалось нетерпение выйти на сцену, искупаться в восхищенных взглядах. Виктор в качестве партнера заранее раздражал ее независимо от его способностей к лицедейству: с ним приходилось делить внимание публики, к чему она не привыкла.
…Под оглушительный рев и хохот в каморку влетел взъерошенный Отелло-Садыков, затаскивая обморочно закатившую глаза Осташкову-Дездемону, которой Леночка тут же дала понюхать склянку с нашатырем. Кристинка чихнула и выдала в адрес Толика такое и с такими прозрачными намеками на слова определенной лексической принадлежности, что народ падал и ползал от смеха. - Этот кретин душил меня по-настоящему! - Ну, извини! — оправдывался Толик.— Это я переволновался, наверное… - Переволновался?! — взвизгнула Кристинка.— И поэтому на сцене Фредди Крюгера изображал, а не ревнивого мавра?! Представляете, я, значит, лежу там вся такая, типа на ночь волосы расчесываю, а этот подходит — руки как у паука, прыгает, словно он борец сумо на татами,— и рычит: «Молилась ли ты на ночь, дорогая?» - а потом бац мне пощечину и давай душить! Садист!!! Толик добил всех окончательно: - А я думал, так по роли положено, вроде он ее перед тем, как задушить, разбудить хотел… В каморке стало еще теснее: влетели раскрасневшиеся и возбужденные Сашка Карпинский с Таней Кольченко — «Евгений, сын Васильев Базаров» и «Анна Сергеевна Одинцова» соответственно. Судя по доносившимся из зала аплодисментам, выступили они удачно. - Готовься,- шепнула Виктору Галина.— Следующие мы! Они выдвинулись ближе к сцене, на которой пара из одиннадцатого класса разыгрывала этюд по стихотворениям-письмам Апухтина. Играли очень хорошо, искренне:
Две милые, пленительные дамы Хотели знать, кто я таков, притом Каким отвечу я письмом, И все подробности интимной нашей драмы Прошу вас довести до сведения их, Что я—бездушный эгоист, пожалуй, Но, в сущности, простой и добрый малый, Что много глупостей наделал я больших Из одного минутного порыва… А что касается до нашего разрыва — Его хотели Вы. Иначе, видит Бог, Я был бы и теперь у Ваших милых ног.
Прости мне тон письма небрежный: Его я начал в шуме дня. Теперь все спит кругом, чарующий и нежный Твой образ кротко смотрит на меня! О, брось твой душный свет, забудь былое горе, Приди, приди ко мне, прими былую власть! Здесь море ждет тебя, широкое, как страсть, И страсть, широкая, как море. Ты здесь найдешь опять все счастье прежних лет, И ласки, и любовь, и даже то страданье, Которое порой гнетет существованье, Но без которого вся жизнь — бессвязный бред…
9. «Я место очистил — в Америку еду-с!»
Когда Леночка в микрофон объявила их выход, он уверенно шагнул на сцену, с вежливым поклоном пропуская Галю вперед, полностью преобразившись в Аркадия Ивановича Свидригайлова. Волнение колотило его с несравненно большей силой, чем прежде, но он сумел перевести его в безысходное отчаяние последней попытки измученного безнадежной любовью и собственными темными страстями человека найти хотя бы понимание в любимой девушке и прекрасно осознающего бесполезность этой попытки. Осознающего и то, что ее отказ будет равен утверждению вынесенного им самому себе приговора.
Тяжелым взглядом он скользнул по рядам зрителей, задержавшись на лицах сидевших в первом ряду членов жюри, на взгляды которых - строгий Екатерины Великой, доброжелательный и подбадривающий Татьяны Николаевны, их классной, насмешливый и пытливый Митрича — ответил презрительной усмешкой, начиная первую реплику: - Пойдемте поскорее. Я не желаю, чтобы Родион Романович знал о нашем свидании… Он знает почему-то о моем к вам письме и что-то подразумевает… Чего вы боитесь? Извините, что я так грубо говорю. Сам я живу от жильцов. Софья Семеновна живет со мною стена об стену, тоже от жильцов. Весь этаж в жильцах. Чего же вам бояться, как ребенку? Или я уж так страшен? - Хоть я и знаю, что вы человек… без чести, но я вас нисколько не боюсь. Идите вперед,- заученно отозвалась Галя, поправляя накинутый на плечи платок.
Играла она, по мнению Виктора, излишне манерно, тщательно и громко проговаривая слова - с театральностью, характерной для любительской самодеятельности. А он уже не играл — он жил в роли, понимая, что сегодня на сцене ему представился единственный в жизни шанс выкричать любовь, надежду и отчаяние. И уже неважно, сможет полюбить или нет его Галя. Главное, чтобы она поняла, кем для него является и почему жизнь без нее для него не имеет смысла. В этом он ничем от Свидригайлова не отличался… Он заученно проговаривал текст, смысл которого не имел значения. Любые слова оказывались лживыми, потому что не передавали и тысячной доли того, что он чувствовал, и он почти рычал, скукоживался от боли, разрывавшей его изнутри, но при этом реплики за известного литературного героя позволяли ему выплеснуть то, что рано или поздно взорвалось бы чем-то ужасно страшным и одновременно жалким, глупым, смешным…
- Вот ваше письмо! — Галя бросила на стол свернутый конверт жестом, каким швыряют перчатку.— Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове… У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю! Виктор кусал губы, мрачными, горящими безумием глазами разглядывая ее, в упор, пока она инстинктивно не отшатнулась. - Если бы вы не верили, то могло ли сбыться, чтобы вы рискнули прийти одна ко мне? Зачем же вы пришли? — он выдержал паузу, ослабил узел ленты, изображавшей галстук на его маскарадном костюме, скрипнул зубами. — Из одного любопытства? - Не мучьте меня, говорите, говорите! - Вот сюда два вечера сряду он приходил к Софье Семеновне. Он сообщил ей полную свою исповедь. Он убийца. Он убил старуху-чиновницу, процентщицу, у которой и сам закладывал вещи; убил тоже и сестру ее, торговку по имени Лизавета, нечаянно во время убийства сестры. Убил он их обеих топором, который принес с собою. Он их убил, чтобы ограбить, и ограбил; взял деньги и кой-какие вещи… - Этого быть не может! Быть не может, нет никакой, ни малейшей причины, никакого повода… Это ложь! Ложь!
В зале стояла поразительная тишина. Даже расшатанные стулья перестали скрипеть, потому что сидящие на них затаили дыхание, вслушиваясь в каждое слово. - Тут, Авдотья Романовна, тысячи и миллионы комбинаций и сортировок… Разумеется, я и сам бы не поверил, так же, как и вы, если бы мне передали со стороны. Но своим собственным ушам я поверил… - А угрызения совести? Вы отрицаете в нем, стало быть, высокое нравственное чувство? Да разве он таков? - Ах, Авдотья Романовна, теперь все помутилось… Русские люди вообще широкие люди, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному; но беда быть широким без особой гениальности… Виктор последние слова произнес с иронией, но ирония прозвучала с такой горечью, что его самого вдруг передернуло. Галя, изображая волнение, заходила по сцене. - Я хочу видеть Софью Семеновну. Куда к ней пройти? Она, может, и пришла; я непременно, сейчас хочу ее видеть. Пусть она… Виктор демонстративно ключ, который до этого прятал в сжатой ладони, переложил в карман сюртука. Сказал, выдерживая интонацию насмешливой и многозначительной: - Софья Семеновна не воротится до ночи. Я так полагаю. Она должна была прийти очень скоро, если же ее нет, то уж очень поздно… - Ах, так ты лжешь! Я вижу… ты лгал… ты все лгал! Я тебе не верю! Не верю! Не верю! — закричала, экзальтированно заламывая руки, Галя, глазами делая Виктору какие-то знаки. Он не понял и подошел поближе. «Стул подвинь, бестолочь!» - прошипела Галя, и он торопливо придвинул стул, на который она тут же, по сценарию, опустилась без чувств. - Авдотья Романовна, что с вами, очнитесь! Мы его спасем, выручим. Хотите, я увезу его за границу? У меня есть деньги; я в три дня достану билет… Все это от вас зависит, от вас одной! Виктор рванул ворот сюртука — пуговицы веером раскатились по сцене, - рухнул на колени перед Галей, схватил ее за руки с такой страстной силой, что она непроизвольно отдернула их, испугавшись его порыва по-настоящему. Виктор, в глазах которого потемнело от накативших слез, дрожа отнюдь не по сценарию, страстно продолжал, вкладывая в чужие слова всю свою душу: - Вы… одно ваше слово, и он спасен! Я… я его спасу. Я возьму еще вам паспорт… вашей матери… зачем вам Разумихин? Я вас также люблю… Я вас бесконечно люблю. Дайте мне край вашего платья поцеловать, дайте, дайте! — он рванул ее за подол (в зале никто даже не хихикнул), прижался к нему горячим лицом, судорожно всхлипнул, продавливая спазм в горле. Галя торопливо отшатнулась и поправила платье. «Не переигрывай!» — прошептала она и осеклась, с ужасом всматриваясь в его искаженное мукой лицо, по которому катились, как он ни сдерживался, слезы. - Скажите мне: сделай то, и я сделаю! Я все сделаю. Я невозможное сделаю. Чему вы веруете, тому и я буду веровать. Я все, все сделаю! Не смотрите, не смотрите на меня так! Знаете ли, что вы меня убиваете… Он поднялся с колен, отвернулся, пряча влажное лицо в ладонях. Галя вскочила и бросилась к воображаемым дверям, остановилась… - Отворите! Отворите дверь! (Это было сложным местом в инсценировке: у Достоевского Дуня кричала, «потрясая дверь руками», Гале же приходилось произносить слова ледяным тоном, стоя посреди сцены). Виктор развернулся к ней. Опустил руки — те, кто видел его лицо, только что заплаканное, а теперь вдруг злое, угрюмо насмешливое, искривленное саркастической усмешкой, вздрогнули. Проговорил тихо, подчеркивая каждое слово: - Там никого нет дома. Хозяйка ушла, и напрасный труд кричать: только себя волнуете понапрасну. - Где ключ? Отвори сейчас дверь, сейчас, низкий человек! - Я ключ потерял и не могу отыскать. - А? Так это насилие! Галя поспешно заняла место на сцене так, чтобы между нею и Виктором оказался стул. - Вы сказали «насилие», Авдотья Романовна. Если насилие, то сами можете рассудить, что я принял меры. Софьи Семеновны дома нет, до Капернаумовых очень далеко, пять запертых комнат… Да и не поверит вам никто: ну, с какой стати девушка пошла одна к одинокому человеку на квартиру? Так что, если даже и братом пожертвуете, то и тут ничего не докажете: насилие очень трудно доказать, Авдотья Романовна. - Подлец! - Как хотите, но заметьте, я говорил еще только в виде предположения… Подумайте об этом; судьба вашего брата и вашей матери в ваших руках. Я же буду ваш раб… всю жизнь… я вот здесь буду ждать… Виктор, сгорбившись, уселся на стул. Галя достала из сумочки револьвер.
…На мгновение Виктору показалось, что револьвер настоящий… Страшно было видеть черный зрачок ствола и поверх его пылающие решительным гневом ее зеленые глаза… И он пожалел, что это всего лишь игрушка…
- Ага! Так вот как! Ну это совершенно изменяет ход дела! Вы мне чрезвычайно облегчаете дело сами, Авдотья Романовна! — он поднялся и приблизился к ней. - Смей шагнуть хоть один шаг, и, клянусь! я убью тебя! Лицо Виктора исказилось: губы кривились в насмешливой ухмылке, а в глазах вновь появились слезы « И что это я такой сентиментальный? — подумал он с неожиданной злостью.—Потому что мальчик еще, наверное… Даже не целованный ни разу!» - Знаю, что выстрелишь, зверок хорошенький. Ну, и стреляй! Он сделал шаг навстречу и дернул головой, когда револьвер в Галиных руках грохнул. Грохнул неслабо, как и было обещано, - в зале кто-то от испуга вскрикнул. Коснувшись волос руками и словно бы рассматривая на пальцах кровь, Виктор рассмеялся: - Укусила оса! Стреляйте еще, я жду, — он резко оборвал смех и сделал еще шаг. Галя вновь подняла револьвер. - Оставьте меня! — проговорила слабым умоляющим тоном.—Клянусь, я опять выстрелю… Я… Я убью! Виктор, не спуская с нее глаз, сделал еще шаг. Галя отбросила револьвер и закрыла лицо руками (не забыв при этом тряхнуть головой и красиво изогнуть руки в локтях). - Бросила! — ахнул Виктор, медленно подошел к ней и со всей нежностью, на какую был способен, очень бережно обнял ее за плечи, прижимая к себе, словно бы хотел спасти ее от всех бед на свете, зарылся лицом в ее пряно пахнущие волосы. Выдохнул без надрыва, не как рычание, а как тихий стон: «Я люблю тебя, Галя! Прости, но я очень сильно тебя люблю!..» — и заплакал, не стыдясь своих слез. Она уперлась кулачками ему в грудь, подняла глаза с расширившимися зрачками, подбородок ее дрогнул… - Отпусти меня! — сказала громко умоляющим тоном. Виктор понял: сейчас и она не играет, может быть, благодаря ему проникшись ролью. Что на самом деле усугубляло пропасть между ними: слова, которые она должна была сказать, делали их отношения такими же невозможными, как между Дуней и Свидригайловым.
Он отпустил ее, отшатнулся, медленно скользя руками по ее рукам, пока ее ладони не остались в его ладонях, тихо спросил: - Так не любишь? На мгновение в глазах ее мелькнуло нечто похожее на сострадание и извинение, и Виктора вдруг пронзила надежда, что вопреки всему, вдруг и именно сейчас… Она отрицательно повела головой. - И… не можешь?.. Никогда? — с отчаянием прошептал он. - Никогда! Виктор выпустил из рук ее ладони, отвернулся. Не глядя, протянул ключ. - Вот ключ! Берите; уходите скорей!..- и, повернувшись спиной к зрителям, сознательно нарушая первую сценическую заповедь, согласно которой этого ни в коем случае делать нельзя, с надрывом прокричал: - Скорей! Скорей! В зале раздались хлопки, но тут же оборвались странной напряженной тишиной…
Он, сгорбившись, продолжал стоять на сцене, словно бы потеряв чувство реальности. Из-за кулис призывно махала рукой Леночка, Галя смотрела на него… Развернувшись, он усмехнулся: - Так, значит, выстрелишь, зверок хорошенький? И, не отводя глаз от Гали, выделяя каждое слово, передавая слушателям почти физически ощущение боли и словно бы выполняя долг перед человеком, благодаря которому он сумел многое понять о самом себе, неважно, что человек этот был лишь плодом воображения Достоевского, продекламировал:
Так, значит, выстрелишь, зверок хорошенький? Стреляй же! Ну?! Не медли, не жалей! И жизнь мою, как анекдотец пошленький, Своей рукою зачеркни… Скорей!
Убей! Не жить тому, кто жить не хочет; Мне Путь закрыт. Я мертв уже… почти! Тот не живет, в чьих жилах гной клокочет, В ком совесть выжжена, того уж не спасти.
…Не правда ль, Дунечка, забавно мир устроен: На всем лежит глумления печать — Не в силах брат пожертвовать сестрою И тем случайно убивает мать!
Сестра за брата на костер взойдет, В постель с собою дурака уложит, Собой пожертвует и даже кровь прольет, Но честь отдать развратнику не сможет!
Кто пьянствует, а кто в мечтах горит, Себя уродуя в надуманных теориях, Кто славы ищет, кто деньгой сорит, Кто тело сушит в изощренных оргиях —
Всяк для себя собою промышляет, И всех веселее живется тому, Кто не юродствует, а замышляет, Как легче себя самого обмануть!
Я не сумел… Не смел в любовь я верить, Я думал, что любви нет на земле, И, променяв ее на похоть зверя, Я человека тем убил в себе.
А ты… Так странно и так поздно Явилась мне, наполнив сердце болью… Но кто на дне, тому далёки звезды, Истлевших заживо не воскресить любовью.
Оставь меня! Уйди! Исчезни с глаз — Мне тяжело, когда ты рядом… Возвышенных и бесполезных фраз Не говори! Прошу тебя: не надо
Слов… Что истина? Она одна, И та на небе, ведома лишь Богу… А здесь, у нас, у каждого лгуна Правдишек мелких наберется много.
И слово истины теряет смысл В потоках липкой лжи, до тошноты банальной, Где в фантик слов обернутая мысль — Свидетельство ущербности моральной.
И мне что истина? Кого она спасла? Ложь в спасение—надежда для убогих… А я же знал: здесь правят силы зла, И тем в душе отрекся я от Бога!
Я зла не делал, но в добро не верил, И потому стал воплощеньем зла. Один стою я перед адской дверью, Но что мне ад? В нем жизнь моя прошла!
О чем жалеть мне на краю могилы? (Мне смерть страшна, но путь один остался Мне—умереть: я Господа отринул, Когда в разврате дьяволу предался).
И если вдруг сподобиться—и жить, Чтоб только ж и т ь, и мучиться напрасно? Собою душу ближних отравить, Опошлив в них любой порыв прекрасный?
…Ну и дела… Такого поворота, Признаюсь, я не ожидал вовек… Я сам покончу с этим анекдотом — Развратный, низкий, подлый человек!
…В глазах темно, и сам уже не рад, Что ты—со мной, а полюбить не можешь… И будто слышу Голос: «Каин, где твой брат?» И отвечаю: «Я ему не сторож!»
…Отмучено горе, отцежено сердце… Ум гаснет в чаду подступившего бреда… Прощайте же, Дунечка! Все переменится: Я место очистил — в Америку еду-с!
…В полной тишине он, опустошенный, снял с головы ставший ненужным цилиндр, снял также и сюртук, скомкав, перекинул через плечо, бросил прощальный взгляд за кулисы и пошел к выходу. Гробовая тишина вдруг взорвалась аплодисментами, такт которых постепенно ускорялся и уже за его спиной превратился в оглушительную овацию.
…В темном закутке, находящемся в противоположном от актового зала коридорчике перед лаборантской кабинета биологии, прижавшись горячим лицом к оконной наледи, он неподвижно простоял минут двадцать, ни о чем не думая, ни на что не рассчитывая — просто сбрасывая с себя чудовищное напряжение только что пережитого… Потом, вздохнув, спустился вниз к вестибюлю опять-таки по дальней лестнице, чтобы не привлекать ничьего внимания.
Надевая пальто в гардеробе, Виктор услышал усиленный динамиками голос Леночки, объявившей, что решением жюри победителями в конкурсе «Сударь и сударыня» названы одиннадцатиклассники Сергей Фарахутдинов и Оксана Величко с композицией по стихам Апухтина. Они же с Галиной были отмечены за высокий артистизм и оригинальность выбора литературного материала, чему Виктор не удивился: признание сударем Свидригайлова было бы явным перебором, а победители определялись только в сценической паре.
У тамбура перед входной дверью его дожидался Митрич. - Вот что я хочу сказать вам, юноша… Что касается литературы, вы меня поразили, в связи с чем обещаю: ваши заслуги будут отмечены должным образом… Только не о литературе речь… У меня есть некий опыт, и я смею утверждать, что при поступлении в театральный институт у вас есть реальный шанс пройти творческий конкурс. - Спасибо, Максим Дмитриевич. Только насчет театрального… Понимаете, тут не в таланте дело… Просто сегодняшнее связано с определенными обстоятельствами… Митрич вздохнул. - Даже так? Собственно, я, кажется, догадываюсь, что это за обстоятельства… - он сочувственно и осторожно, чтобы не обидеть, опустил руку Виктору на плечо.— Вам, молодой человек, явно не позавидуешь… Хотя когда-нибудь это станет лучшим воспоминанием вашей жизни… Виктор грустно улыбнулся. - Я знаю, Максим Дмитриевич! Только мне от этого не легче. - Может, останешься? Бал все-таки. Многое еще можно решить, или хотя бы попытаться… - Зачем? Ничего не изменится. - Тоже верно, — Чимбарцев, прощаясь, неожиданно по-мужски протянул Виктору руку. - До свидания, Максим Дмитриевич. Спасибо вам…
Виктор вышел в стылую февральскую темноту, жадно вдохнул колючий воздух и запрокинул голову к небу, где, как ему казалось, звезды своим мерцанием подтверждали, что слышат его внутренний отчаянный крик… В ответ сверху, но не от звезд, а из окон актового зала грянула мелодия. Звонкий девичий голос — наверняка, той самой Наташки Бердниковой, о которой говорил ему Виталька Грубин,- запел, и Виктор слышал его, пока шел до подъезда:
А любовь у нас с тобой была недолгой, Словно птица взмахнула крылом, - Поманила надеждою робкой И исчезла, как призрачный сон.
Что ж ты был таким тихим, несмелым? Сердце девичье не разгадал? Что ж ты, мальчик мой, так неумело О любви своей только вздыхал?
Что случилось — уже не исправить, Никому не дано изменить То, что девушки могут и в праве Выбирать тех, кого им любить.
Я тебя понимаю, но все же Моих чувств не задел ты никак, Между нами любовь невозможна, До свиданья, мой милый чудак!
Вспоминай обо мне, но не слишком И пойми: твоя боль не нова, - До свиданья, мой милый мальчишка, Ты ни в чем — ты во всем виноват.
До свиданья, мой милый мальчишка-чудак, Ты ни в чем — ты во всем виноват!
Postscriptum:Более всего меня удручает главная формулировка оценки моего творчества: "Ничего особенного..." Это действительно так и оценка вполне объективная. И в то же время есть у меня определенное сомнение по поводу того, что приходится читать из категории "Это - нечто!" Отсутствие спокойной теплой доброты, например...Это не кокетство с моей стороны и не попытка завысить самооценку. Поэтому критику в свой адрес приму любую, пусть нелицеприятную - но конструктивную.
| 
Библиотека // Объявления
